Простая душа

Жизнеописание передовика производства, ветерана судостроительного завода – матроса, грузчика, стропальщика.

Дом на Садовой

Начнём с непостижимого. Интересующий нас человек до самого своего совершеннолетия не знал ни подлинной своей фамилии, ни отчества, ни даты рождения. Я полагала, что подобное может произойти только с особами королевской крови, в дебрях династических интриг, тем более что и наш Коля начинал свою жизнь, в сущности, в изгнании. Но история осложнена ещё и полным его провалом в памяти о днях детства. Речь идёт не о младенческих впечатлениях – нет, всё ухнуло в чёрную бездну вплоть до девяти лет. Строго говоря, два-три штриха всё же выплывают из закоулков памяти, но начисто стёрты образы отца и матери. А ведь мальчик жил до поры – до времени вместе с родителями в отчем доме на улице Татарской (ныне Садовая). Что должно случиться, чтоб сознание мальчика начисто вычеркнуло из памяти и отца и мать? Тут мы можем только строить догадки, а внешнюю версию детства Коли придётся восстанавливать по осколкам: пригодятся и несколько зарубок в памяти Николая, и те сведения, которые нашептали ему соседи, когда он вернулся в родительский дом. Да и сводная сестра Ариадна (он звал её Ритой), выплыв из небытия, тоже кое-что подбросила. Словом, зёрнышко к зёрнышку, эпизод к обрывку фразы, а пустоты между ними заполнит наша догадка. Так возникает историческая реконструкция.

Отец скончался в январе 1943 года. Мальчику было тогда 7 лет, и единственное, что он удержал в своём сознании от тех лет, – это как он побирался. Приходил к госпиталю (в здании нынешней архитектурной академии) и подставлял под окном фуражечку. Раненые часто сидели на подоконниках и подкидывали мальцу кусок сайки или объедки колбасы, что и составляло их с матерью пропитание. Забегая вперёд, скажу, что мать его Валентина Андреевна Данилова вскоре скончается в больнице от сильнейшего истощения. И этот факт потрясает меня никак не меньше, чем чёрная дыра в памяти Коли, ведь при их доме усадьба составляла больше сорока соток. Целую роту можно прокормить. Тем более что при рубленом доме 6х6 м были, разумеется, погреба.

Отец Хасан Васильевич работал столяром на ДОКе «Красный Октябрь». Мастерил, видно, и по частным заказам, почему и смог сам поставить этот несокрушимый дом (а до того семья жила во флигеле). На подворье держали скот, уж точно – лошадь и овец. Коля, спавший на печке, поражён был однажды тем, как увидел в кухне овец. В зимнюю стужу их именно так и спасали от гибели. И ещё при доме росло много фасоли, культуры явно не сибирской. Но этот штрих легко уживается со слухами, что отец был пришлым, вроде бы из осевших в Сибири австрийцев. Точнее, жителей Австро-Венгрии, заброшенных то ли в годы гражданской войны, то ли сосланных. Поди сейчас разберись! Имя тюркских корней, а легенда смущает Австрией. Ясно только, что родился Хасан Васильевич в 1888 году (как Чарли Чаплин), был старше жены своей на 20 лет, а на фронт, видимо, не призван по болезни.

Про матушку говорили соседи, что Колю, ещё годовалого, Валентина оставляла дома одного, но не потому, что стояла у ткацкого станка и тому подобное – просто сидела где-то с товарками. Она и про деньги ничего не понимала. Так что непостижимость голодания на таких угодьях постепенно отходит в сторону.

Дальше такой судьбоносный эпизод. Дядя Иван Андреевич, старший брат матери, берёт Колю за руку и приводит его в детприёмник в апреле 1944 года. Он помещался тогда на Республики, с торца бывшей школы №1. Документов дядя не нашёл и сдал племянника под такую запись: Шпагин Николай Александрович, 1937 год рождения. Вскоре пароход увёз Колю с другими бедолагами из детприёмника в Тобольск.

Прошло почти три года, как Колю разыскал в Ивановском детском доме другой дядя – Илья Андреевич. В своём письме он писал Коле, что живёт со своей семьёй в доме на Садовой как опекун мальчика, что когда тот вернётся домой, закончив семилетку, то станет владельцем усадьбы.

Когда в 1952 году Николай переступил порог отчего дома и впервые увиделся с Ильёй Андреевичем, тот показал ему настоящие метрики. С той поры он обрёл истинное отчество и фамилию Спагия. А родился он всё-таки в 35-м.

Дядя Илья Андреевич не обманул, и вскоре, получив паспорт, Николай в облфинотделе оформил дом на своё имя. Однако первые два года он жил в общежитии на Гаспаровской от ремесленного училища судостроительного завода, а как переселился в свой дом, то не очень сладкая жизнь ждала его при дядиной семье, особенно после того как Илья Андреевич скоропостижно скончался в 1955-м.

По нынешним временам такая городская усадьба – роскошь немыслимая. Но как паренёк с аскетическим опытом детдомовца мог ценить земельную и недвижимую собственность? Сначала он пустил квартирантов, и когда в армию уходил на три года, квартиранты исправно платили, а взявшаяся невесть откуда тётушка Мария Кухтерина по-соседски присматривала за домом и складывала денежки на сберкнижку Николая. Но вышло так, что присмотрела она эту усадебку для семьи собственной дочери, кому в конце концов Николай Хасанович и продал дом. Когда подступятся по-родственному, да ласково, разве в силах кто противостоять нажиму? От собственной неразумности защитить сироту некому.

Университеты идеального исполнителя

Ивановский детский дом оказался третьим (по порядку) приютом Коли Шпагина в тобольской его эпопее. Приютом самым длительным (шесть лет) и чем-то даже похожим на рай земной. Жить в долине между трёх невысоких гор неописуемой красоты, лазить по деревьям в лесных зарослях, объедаться то черёмухой, то малиной, а там и до брусники очередь дойдёт… А то однажды удрали втроём и жили в стогу сена на лугу. Но не подумайте, что жизнь ивановцев среди приволья сводилась к одним шалостям. Весь их режим (кроме уроков, конечно) подчинялся трудовому циклу. Кроме огорода в хозяйстве держали коров, лошадей, овец, свиней, гусей. И сено косили сами ребята – взрослые только стоговали. Колю, например, летом приставили к поросятам. И вот как-то наш пастушок на берегу речки Ивановки уткнулся в книжку, а как огляделся – поросят как ветром сдуло. Догадался пойти в зверосовхоз. И верно, его стадо соседи арестовали за потраву. Ну, сжалились над пастушком, отпустили.

Как видите, память мальчика оттаяла. Он помнит и своих поросят, и 13 кедров, стоявших вдоль монастырской стены, и красный корпус, где стояла их школа, и белый – со спальнями: вверху жили девочки, а мальчишки – внизу. Он только не знал, что это корпуса бывшего Ивановского женского монастыря. Помнит и фамилию директора – Шанаурин. Он запомнился тем, что прекрасно плавал, хоть и потерял на фронте одну руку.

Иные события Ивановского цикла оставили зарубки не только в памяти Николая. Дело было в августе, скорее всего. Жарища несусветная. Старших ребят повели в сторону Абалака, за 18 километров, - дёргать лён-долгунец. От жажды кидались даже к лужам, чтоб напиться. И когда протопали назад почти до самого дома, ноги подкашивались. А тут едет на телеге тётушка. Парнишки кинулись на приступ, тётка кричит: «Лошадь-то понесёт с горы!», и телега уже летит, и Коля, закрыв от ужаса глаза и распластавшись ничком, руками хватается что есть силы за боковые опоры. А сбоку-то лежала литовка… Так что его шрам на ладони – вечная память о льне-долгунце.

Конечно, в сознании больше застряли эпизоды, как картошку тайно подкапывали, а потом возвращались в спальни продымлённые и чумазые как черти. Или как появилась в детдоме первая грузовая машина ГАЗ-51, и на ней повезли артистов в Тюмень, где они давали концерт на летней эстраде в саду имени Ленина. Коля читал наизусть «Песнь о вещем Олеге» и, конечно, пел в хоре. У него оказался редкий музыкальный слух и голос. А что касается учения, то прямо скажем: ему с трудом давались абстрактные мыслительные операции. Он легко мог излагать события в изложении (и даже грамотно!), а вот задачи по алгебре пугали его своей непостижимостью. Именно из-за этого пришлось его держать в пятом классе два года, что, в общем-то, стоит оценить как благо, если вспомнить его сиротские обстоятельства. В послевоенное голодное лихолетье лишний год провёл он в земледельческой коммуне, можно сказать. Легко догадаться, каких усилий стоило педагогам создать для детей этот рай в отдельно взятом заброшенном монастыре.

Ремесленное училище судостроителей в Тюмени гордо подавали в годы социализма как трудовые резервы страны. Было ещё и училище железнодорожников. Но дядя Илья Андреевич определил Колю именно сюда, в группу слесарей-монтажников. Для дядюшки оказалось выгодно поместить Николая в общежитие на казённый кошт. С одной стороны, парня целиком содержало государство, даже лакированные ботинки выдавали на случай парадных выходов, да под духовой оркестр, да всё в ногу – недаром стадион на улице Котельщиков использовали как плац для строевой подготовки. Вторая выгода дядюшки: он пускал квартирантов, а когда юридический владелец дома приходил в гости, подбрасывал ему на карманные расходы трояк.

Гаспаровская улица, где жили парнишки в чёрных шинелях с буквами РУ на ременной бляхе, находится в районе речпорта, и кратчайшая дорога от городка судостроителей проходила вдоль железнодорожной ветки у берега Туры. Места глухие и опасные, тогда тут орудовали тёмные личности с финками за поясом: того и гляди, пырнут ножичком в спину. Поэтому ребята ходили домой всегда группами, стараясь смыться пораньше – до сумерек.

Однажды решили подзаработать грузчиками в речпорту. Им выдали «горбуши» - деревянные колодки на шею, чтоб не повредить от тяжести позвоночник. Разгружали вагон с ящиками каких-то рыбных консервов. У кого-то из грузчиков возникла идея разбить один ящик, что они втихаря и сделали, а баночки спрятали в брюках, заправленных в носки. В шаговом движении баночки, правда, побрякивали, но охранник не услышал, и весь «улов» вскоре выложили в общаге на чью-то койку. Каково же было разочарование воришек, когда при вскрытии банки они увидели белое мясо. Это были тихоокеанские крабы – деликатес, не знакомый в системе трудовых резервов.

Любопытно, что в их ремесленном учились и девушки – целая группа токарей из детдомовских. Но Коля посматривал на девушек издалека, его застенчивость принимала такие дикие формы, что он даже помыслить не мог, чтоб поговорить с девушкой. И когда его призвали в армию, когда весь перрон гудел от песен, кто-то плакал, кто-то обнимался, он одиноко стоял возле вагона в своей форменной чёрной шинели – сирота сиротой.

Служба в армии могла и сорваться, потому что на медицинской комиссии у него обнаружили плоскостопие, и подполковник строго сказал: парень не годится для армейских нагрузок. Николай чуть не на коленях умолял ему поверить: его ноги выдержат, не будут болеть. Как же без армии, вы что? А кто будет выполнять долг перед Родиной?

Служил Николай Спагия в авиации. В течение первого года при Чкаловском военно-авиационном училище (Оренбург) его обучали на мастера по приборам и кислородному оборудованию, а потом отправили в Уральск, где началась практика на аэродроме. В кабине управления небольшого самолёта ЯК-11 сидел курсант, а Колю садили в соседнюю кабину для противовеса (нечто вроде мешка с цементом). Однако лётные ситуации, когда самолёт входит в штопор, а душа, соответственно, - в пятки, требовали мужества, и Коля отказывался даже от завтрака, чтоб соответствовать задаче, чтоб не осрамиться рвотными судорогами. Правда, не вся его служба имеет героический отсвет. Кто-то соблазнил его самоволкой, за что наступила суровая расплата. Колю выслали под Актюбинск, в район станции Алга, где ему пришлось отбывать службу с явным понижением – в роте охраны. Вот почему он и находит главный урок армейского стажа в обучении дисциплине.

Как видите, в трёх фазах образования Николая слишком бросается в глаза полная отчуждённость человека от личной собственности (целиком на государственном иждивении) и полное отсутствие ситуации выбора. В казармах формируется пассивная душа, не способная принимать решения. Государству важно было выковать работника, заточенного только на выполнение его социального заказа. От свободной личности такой человек отличается так же, как от добровольца – рекрут. Выгода государства очевидна, но чем это обернётся в судьбе сироты?

Право на труд и на отдых

У Николая Хасановича нет семейного альбома. В его архиве фотокарточки двух родов: его портреты, висевшие на заводской Доске почёта, и многочисленные кадры из его экскурсий по родной стране. Портреты он собственной рукой изъял из обоймы передовиков, когда завод приказал долго жить, а картинки из походов постоянно подогревают его воспоминания. Вот он в Грузии у собора в Мцхете, а вот он у Серебристых водопадов на Гуцульщине, где его выбрали старостой группы на сложном горном маршруте. Николай Хасанович ходил в катакомбах Восточного Крыма. Самыми красивыми городами СССР считает Ленинград, Севастополь и Киев. До сих пор без запинки ответит, что авиабилет до Москвы стоил 33 рубля, до Киева – 50, до Симферополя – 56.

Как эти ежегодные путешествия распахнули перед ним горизонт! Он увидел чистейшие леса Прибалтики, всего за 15 рублей прокатился на такси через весь Киев – из аэропорта Борисполь в Жуляны, восхищался зданием оперного театра в Одессе – да что тут говорить! Разве подобное по карману сейчас обычному рабочему человеку? Вот мы и прикасаемся к социальной функции судостроительного завода, которому Николай Хасанович отдал всю трудовую энергию. Почему такие вояжи были доступны грузчику? Профком давал путёвку за 30 процентов стоимости, отпускных он получал рублей 200, да из кассы взаимопомощи набегало рублей 500. Чем не житьё? Про социальную сферу при Петре Петровиче Потапове (а они вместе с ним вкалывали лет 30) Николай Хасанович может говорить бесконечно. В заводском ведомстве было пять детских садов, подшефная школа №15 (на горке), парк судостроителей, первая в городе водофизиолечебница на термальных водах, профилакторий Жемчужина на старице Пышмы, собственное подсобное хозяйство в Криводаново, откуда рабочим доставляли молоко прямо в цех.

Николай Хасанович впервые увидел Потапова, когда вернулся из армии: директор прямо на понтоне проводил планёрки с начальниками цехов в присутствии заказчика - Анатолия Ивановича Шевелёва из Обь-Иртышского пароходства. Время колёсных пароходов (с лопастями) к тому моменту кончилось, пароходство заказывало танкеры, сухогрузы, рефрижераторы. Почему Николай Хасанович всё это знает? Он служил тогда матросом. И как только после технического осмотра начинались ходовые испытания, пробивал его час. «Фигаро здесь, Фигаро там». Николай орудовал с якорями и на носу, и на корме. Шли обычно вниз по Туре, до Сумкино. Там и швартовались.

А грузчиком он стал с 1963 года. К этому времени завод вступил в военно-промышленный комплекс и выпускал продукцию мирную, военную и ширпотреб (металлические гаражи, лебёдки для морских удов, карнизы). Например, на завод приходили КрАЗы, на них ставили специальные будки под ракетное оснащение. Словом, несколько цехов составляли блок военного машиностроения, а другая группа – блок судостроения. И вот между этими зонами и перевозил грузы на автокаре Николай Хасанович. Конечно, допуск особый имел в военную зону. Со временем он так освоил все операции с накладными, что управлялся один, без плановиков. Кто-то из ветеранов завода назвал его однажды профессором в своём деле.

Может, кто-то представляет грузчика в образе Микулы Селяниновича? Вынуждена разочаровать. Николай Хасанович среднего роста и отнюдь не атлет. Ведь грузчик сейчас управляет разными погрузочными механизмами (тенфером, башенным краном). Ну, а мелочёвка, конечно, идёт вручную. Однажды, правда, по ошибке нажал Николай Хасанович не ту кнопку: груз поплыл не вверх, а на его ногу. Словом, за своё невнимание расплатился травмой голеностопа.

На судостроительном заводе наивысшей степенью почёта считалось внесение имени работника в Книгу Памяти. Николая Хасановича удостоили этой чести дважды. Наверное, главное основание для этой и для бесконечного ряда других наград – его безотказность, стабильность, собранность. Он никогда не опоздал, никогда не прогулял смену.

Николай Хасанович жалеет, что я не видела его почётную красную ленту, которой его однажды публично опоясали. И всё-таки среди его несметных наградных сокровищ есть значок не от завода – «Турист СССР». Он мечтательно вспоминает, что заработал его в первом же водном походе, когда прошли до Паланги на лодке через шесть литовских озёр. Он сидит на вёслах, а как лодка приближается к базе, девушки на борту кричат: «Дядя Коля, запевай!»

Николай Хасанович пел всегда, начиная с Ивановки. И в хоре и соло. И в своём заводском профилактории, где отдыхал постоянно, и в армии, где обучал каптенармуса-казаха русским мелодиям. И когда разговорились мы с ним о лучших песенных голосах России, Николай Хасанович назвал Муслима Магомаева и Георга Отса. «Ну, а женский голос?» - изнемогаю я от нетерпения. И слышу в ответ: Анна Герман. Вот это меня потрясло сильнее всех Книг памяти, вместе взятых. Да ведь петь, как Анна Герман, могут только ангелы. Подобные вибрации не уловить одним слухом. Значит, вот какая тонкая душа таится за простоватостью! А не считаем ли мы человека простым потому, что он просто-напросто не умеет говорить о себе сложно?

Невидимые миру слёзы

Трудовые резервы нашей страны не всегда ходили молодцеватым строевым шагом под духовой оркестр. И конечно, многие об этом или знали, или догадывались. Но по молчаливому сговору портрет рабочего-передовика с Доски Почёта превращали в икону, что выглядело, согласитесь, до неприличия фальшиво. Я клоню к тому, почему у Николая Хасановича не оказалось семейного альбома.

20 мая 1962 года произошёл очередной судьбоносный поворот. Николай возвращался после работы к себе в одинокую каморку на Садовой. Дом он уже продал к той поре, просто ютился у чужого семейного очага. Голодный как зверь. И решил завернуть к сестре Рите, жившей на Береговой, - только через мост перемахнуть и все дела. Перемахнул – и оказался в разгаре гулянки. Можно сказать, окунулся в омут, из которого не вынырнул, потому что к приголубившей его Марии Фёдоровне он назавтра и решил навеки поселиться. Серьёзность своих намерений он проявил в том, что прихватил с собой свою самую ценную вещь – музыкальный проигрыватель.

Каморка у Марии Фёдоровны, которую она снимала в частном доме, была размером 2х1 м, что, по моим понятиям, больше соответствует формату могилы. Ну, может, с какими-то сантиметрами. Там помещалась только кровать с дощатым дном, а под кроватью спала дочь Нинка, тогда 13-летний подросток. Мать Нинку невзлюбила и часто не пускала её ночевать, гнала к тётке, а тётка пьянствовала, так что девчонка привыкла ютиться и по подъездам, и по чердакам.

Рассказывать обо всех жилищных скитаниях и злоключениях – страшных, нелепых, бесконечно тягучих – всё равно, что топтаться на чужой территории: она принадлежит героям Людмилы Улицкой - жертвам нищеты, темноты и жестокости, замученным детям, для которых единственным и крайним способом защиты мог быть только полный провал в памяти.

Когда «через годы, через расстояния» Николай Хасанович женится на Нине, она была уже больным существом – и телом и душой. Квартиру он получил от завода через 10 лет ожиданий (в 1982-м), что для грузчика случай уникальный. Нина дотянула до 53 лет, последние годы уже не могла работать, лежала дома распухшей колодой, и когда наш передовик уходил утром на завод, напоминала ему: «Ты мне бутылку-то поставь поближе».

Мне всё не даёт покоя этот дом на Садовой – родительское наследство, жениховский капитал, единственный шанс на семейную удачу в условиях чудовищного жилищного дефицита. И даже вышла у Николая после армии ситуация жениховская, когда знакомая по переписке девушка Людмила, работавшая на овчинно-меховой фабрике, давала понять Николаю, что любой ценой она хочет уйти от матери. А Николай, хозяин дома, мялся и мямлил о квартирантах. С одной стороны, тут полная неясность: то ли девушка ему не настолько нравилась, то ли невмоготу было преодолеть синдром Подколесина – решиться на перемену участи… А с другой стороны, что я суечусь всё с этим домом? Какая недвижимость в силах помочь, если ты не способен сделать выбор и принять за него ответственность? Если не ты сам организуешь свою семейную жизнь – тебя и рекрутируют. Забыть опыт тяжкого детства – видимо, ещё не значит избавиться навсегда от его пут. Матрица социального увечья живуча, она преследует и воспроизводит себя со страшной силой. И мы снова смотрим в глаза непостижимому.

Похоронив Нину после тридцатилетней изматывающей войны с женским алкоголизмом, Николай Хасанович привычно варит незатейливый обед, хлопает половички по субботам и регулярно гуляет в соседнем Школьном сквере. Кротость, как и всякое свойство, имеет и полюс слабости, и полюс силы. Почти каждую неделю ноги выносят его к заводской проходной. Завод давно куплен, перекуплен, разорён. Прощай, «Северное сияние», плавучая электростанция, сиявшая всем работникам 13-й зарплатой! Петра Петровича Потапова, узнавшего о первой купле-продаже завода, разбил паралич. Прощайте, санатории-профилактории и цельно-целебное молоко из Криводаново! Николай Хасанович созерцает инженерный корпус и некоторые уцелевшие цеха. Они стоят, начинённые современным оборудованием, отчего зрелище кажется особенно невыносимым. Прощай радость, жизнь моя! Николай Хасанович подолгу стоит у проходной и тихо плачет.