И не вернуться в Таловку.

Лидия Андреевна кладет перед собой листок бумаги, берет авторучку с синими чернилами, собирается с мыслями...

На листе один за другим появляются несколько прямоугольников. Лидия Андреевна не спешит. Для нее каждое движение авторучки - целая история. Вот этот прямоугольник побольше - рубленый дом с массивными воротами. За воротами - просторный двор.

... Раннее утро. В хлеву бренчат ручки ведер - это мать, Ульяна Борисовна, ушла доить корову. Отец, Андрей Митрофанович, запрягает лошадей, готовится выйти в поле. День занимается, обещает быть теплым и радостным. Еще немного, и солнце осветит первыми лучами скотный двор, стайку, огород, огуречник, летнее помещение, баню... Проберется даже в амбар для зерна и на сеновал.

Это крепкое хозяйство - родной дом Лидии Андреевны Вешкурцевой в поселке Таловка Исетского района. Дом, где прошло счастливое детство.

«В ССЫЛКУ ПОЕХАЛИ, В ТАЙГУ ПОЕХАЛИ!»

Я нашла схему крестьянского двора Вешкурцевых в архивных документах городского общества жертв политических репрессий. Ответственная за патриотическую работу Полина Григорьевна Таркова собирает воспоминания детей и внуков репрессированных и аккуратно подшивает их в синие папки. Записи отксерокопированы в нескольких экземплярах. Кое-где листы повторяются или спутаны. Сложно найти продолжение истории, разложить все по полочкам, разобрать пляшущий почерк.

Почерк Лидии Вешкурцевой на удивление уверенный и ровный, а мысль - четкая и ясная, несмотря на то, что в следующем году ей исполнится 90 лет.

Лидия Андреевна возвращается во времени на восемь десятков лет назад и вспоминает, что высылка из Таловки проводилась в несколько приемов. Сначала взялись за богатые семьи, в хозяйстве которых имелись маслобойни, шерстобитные, машины, кузницы, пимокатные. Их владельцев даже не брали в колхоз - сразу отнимали все имущество и высылали.

«Наша семья считалась середняками, поэтому нас насильно загнали в колхоз «Бедняк». В колхозе отец исправно числился в ударниках. Когда человек прирос корнями, его трудно отодрать от земли. Но началась чистка колхозов, и уж никакие корни не помогли. Из колхоза нас выбросили и отобрали все хозяйство, имущество. Так и в нашей семье появилось слово «ссылка». Мы, дети, совершенно не понимали его смысла, но чувствовали, что куда-то поедем. Когда играли, катались с горки, устраивали кучу малу и кричали хором: «В ссылку поехали, в тайгу поехали!»

И этот день настал. Посадили нас всех в сани, набитые сеном, и повезли Родители плакали, а нам было интересно. По пути заехали в соседнюю деревню, где жила наша бабушка. Дед ее был уже в ссылке, в Обдорске. Его сослали как кулака, потому что он имел ветряную мельницу, лошадей, коров, бороны, плуг, сноповязалку... Бабушка в ссылку не поехала, - была очень больная и горбатая, и потом до последних дней жила у брата. Встретила она нас горючими слезами, дала по куску хлеба. Только немного обогрелись, и повезли нас дальше.

По пути останавливались в других местах, где-то в тайге, где я впервые увидела сосну. Где жили неделю, где месяц - плохо помню, как во сне. Но сейчас понимаю, что, видимо, нигде мы были не нужны. Ведь людям надо дать жилье и еду. А этого не было. Была только работа».

В тайге мужики валили лес вручную, женщины обрубали сучки, дети собирали ягоды - чернику, бруснику.

Бабушку и мать Вешкурцевы больше не увидели, вскоре она умерла. Техника осталась в колхозе, заржавела и заросла крапивой. Дом сломали. А деревню Таловку продолжали стирать с лица земли: разрушая дом за домом, высылая семью за семьей.

На проводы сбегалось все село. Кто-то злорадствовал, кто-то горевал, провожая односельчан. Пели частушки на злобу дня:

Отобрали у нас все:

Дом, скотину, борону.

А теперь нас отправляют

На чужую сторону.

«Пришла ночью тройка»

Из тайги Андрея Митрофановича перебросили в Тюмень, на лесозавод «Республиканец». Когда стали давать паек на едоков, отец вытребовал в город всю семью. Детей укутали в чужой тулуп, уложили в сани оставшиеся в наследство вещи - клюку, ухват без черенка и банные веники. С тем и приехали на новое место жительства.

«После прошествия стольких лет ясно, что была вся эта возня затеяна, чтобы сковырнуть человека с насиженного места, где он столько вложил труда и где бы он гораздо больше принес пользы - себе, обществу, экономике страны.»

И, словно в подтверждение этих строк из воспоминаний, Лидия Андреевна снова возвращается к деревне своего детства. Говорит, что в 30-е годы в Таловке появилась семья сосланных киргизов. Их размести ли в дом ах людей, которых раскулачили и выслали.

«Мы, дети, ходили к их детям, играли с ними. Нас угощали баурсаками - такие кубики из теста, жареные в жире. Вкусные. Помню хозяина, киргиза - здоровый, красивый мужик. Говорил, что его сослали за то, что у него было много лошадей в табуне. Горевал, что здесь у него нет лошадей и не из чего делать кумыс».

Киргизская семья чувствовала себя в Таловке бесполезной и чужой, оторванной от корней. Так же, как Вешкурцевы позже чувствовали себя в Тюмени. Работали в прислугах, разгружали баржи (дубовые клепки для бочек). На первые скопленные деньги купили козу. Сначала жили в бараке, а потом переселились на квартиру.

Однажды отец разгружал лес на берегу, бревна раскатились, и он сломал ногу. Работу на «Республиканце» пришлось оставить - устроился сторожем в магазин.

«Взяли его в 1937 году. Пришла ночью «тройка». Вздыхали, как на похоронах, потому что видели, какая у нас беднота. Только вши да тараканы по углам разбегаются. Отца дома не было, он ушел на смену. С мамы взяли расписку, что к девяти утра она доставит его на Семакову (улица Семакова -А. Ч.). Мы сразу же побежали к нему на работу, он возле магазина подметал. На тротуар падал свет от фонаря. Как увидел нас Андрей Митрофанович, сразу все понял. Дождался заведующую, сдал смену, пришел домой, помылся и ушел.

Мать проводила его, вернулась домой, схватила нас четверых - Катю, меня, Ивана, Колю - в охапку и заголосила».

Семью надо было кормить, и Ульяна Борисовна устроилась техничкой на колхозный рынок - подметать территорию в мясном корпусе. А когда метешь, так обязательно наметешь какой-нибудь мусор. Дети находили в нем то сена для козы, то крошки от стылого мяса, то монетку. Так и не умерли с голода.

Первое время удавалось вскользь увидеть отца, когда арестованных водили на допросы из тюрьмы на улицу Семакова. Ульяна брала детей с собой и вставала у стены напротив здания НКВД. Отец мог их видеть, но разговаривать было нельзя.

А потом родные узнали, когда будут отправлять заключенных.

«Стоял теплый весенний день -Пасха. Вагоны - шесть штук - подали на улицу Мориса Тореза. Там раньше была железнодорожная ветка. Заключенные уже были в вагонах, а мы сидели у забора райпотребсоюза (где сейчас вещевой рынок). Солнышко припекало, младшего - Колю мама взяла на руки. Нас хорошо было видно, а папу мы не могли узнать. Они все бледные, худые, обстриженные. В маленькое товарное окошечко глядят -все одинаковые. И близко нельзя подойти, охранники кричат: «Стой! Стрелять будем!»

Через три года пришло первое письмо от отца из Коми. Переписка стала регулярной. Лида тогда уже умела писать, окончила семилетку. А вот отцу кого-то приходилось просить, он не знал ни одной буквы. Писал только хорошее: что жив, здоров, что все в порядке. Другого нельзя - письма проверяли, конверт приходил к семье порванный, только что не в клочья.

«НЕРАЗУМНОЕ ВРЕМЯ»

Вернулся Андрей Митрофанович через семь лет больной и худой -кожа да кости. Его отпаивали козьим молоком, так и выходили. Он устроился работать плотником, уже на пенсии поставил свой дом - небольшой, ладный, на две половины. Лидия Андреевна до сих пор живет в этом доме на улице Коммуны. А вот отцу пожить в мире и покое мало довелось. Он стал тяжело болеть, тронулся умом. Когда повезли его проститься с больным братом на поезде, все смотрел на поля и рвался из вагона. Кричал:

• Мельница-то вхолостую работает! От искры жернова может пожар случиться!

Пассажиры сперва смеялись, а потом поняли и стали помогать жене удерживать больного старика.

Лидия Андреевна сохранила светлый ум и память обо всем, что пришлось пережить, память о родной деревне Таловке.

«Я на склоне своих лет променяла бы любую поездку в экзотическую страну на пребывание в родной усадьбе и искупалась бы в речке своего детства.

Мы ездили в Таловку в 1957-1958 годах, когда деревня еще была наполовину цела, и жили там еще наши дальние родственники. От нашего большого хозяйства, поднятого неутомимыми папиными руками, не осталось и следа. Только обильная растительность - крапива, лебеда напоминали о том, что здесь когда-то была плодородная земля.

Увы, неразумное время оставляет еще не такие следы на земле».

... Прошло еще пятьдесят лет -деревни Таловки больше нет.