Охота за тенью, выпуск 82: В окружении

Конец июля – начало августа 1942 года. Большая излучина Дона. Сюда устремились выигравшие схватку под Харьковом немецкие армии. Черные стрелы на полевых картах нацелены на Сталинград. Это потом скажут, что в этих местах решалась судьба всей войны. Но до судьбы еще было очень далеко. Еще надо было удержать, остановить, притормозить хотя бы врага. Однако перед отборными свежими частями вермахта, которые действовали по плану «Брауншвейг», оказывались сформированные в том же году и поспешно обученные дивизии. Такие же, как 229-я, составленная в основном из призывников 1923 года рождения. Полки 229-й в движении на фронт несколько усилили – мобилизованными из Горьковской и Рязанской областей, а также недавними заключенными, которых направили на фронт военные комиссариаты республики Коми. «Лихая им досталась доля, немногие вернулись с поля», – на века вперед предсказал юный гусар Михаил Лермонтов. Одни прошли по лагерям военнопленных. В памяти других, если они, конечно, выжили, оставили зарубки лагеря смерти – Маутхаузен, Освенцим-Аушвиц, Бухенвальд, Равенсбрюк… Третьи пали на поле боя, это их заплывшие от дождей и снегов окопы и стрелковые ячейки до сих пор раскапывают поисковые отряды под Калачом, Суровикино, под хутором Зрянин. Четвертые… Их мы ищем среди вернувшихся, это они могли бы нам рассказать о том, что не попало в военные сводки. Не по нашей вине, но мы все время опаздываем. Слишком поздно стали доступны имена, списки, документы о безвозвратных потерях. И все-таки пусть редко, но удача нам улыбается. У этой удачи есть фамилия, имя и отчество. Есть домашний адрес и телефон. Есть отличная память, несмотря на то, что год рождения – 1922-й, что большая война и большая жизнь за плечами.

Вообще-то их было двое. Два мальчика в одной семье с одинаковым именем, отчеством и фамилией – Петр Ананьевич Александров. Старший родился в 1921-м. Второй – за два дня до нового 1923 года. Получилось, что отец не мог поехать в соседнее село Рождественку и попросил старосту Петра Соснина записать мальчишку Николаем. Говорят, что староста не смог вспомнить имя, какое ему сказали, и брякнул: «Запиши, как меня, – Петром». Дома мальца продолжали звать Колей. Старшего призвали в армию еще до войны, вместе с еще двумя парнями из деревни. Те потом вернулись, а Петр-старший, служивший на Украине в городе Проскуров, пропал без вести в 1941 году. Петр Ананьевич Александров-младший воевал, домой пришел только в 1947 году. Вот так распорядилась Судьба…

Память Синицинского бора Сорокинский райвоенкомат в декабре 1941 года направил в Ишим, «в распоряжение начальника 2-й Ленинградской авиашколы», так было сказано в предписании, 105 парней с девятнадцатого по двадцать третий год рождения. В Ишиме новобранцы узнали, что «их авиашкола» – это пехота, обычная стрелковая дивизия, которой перед отправкой на фронт присвоят номер 229, вместо такой же, но разбитой полугодом раньше под Смоленском. Петр Ананьевич рассказывает: – Нас в Ишиме обмундировали и в Синицинский бор. Одели как надо, валенки, полушубки, фуфайки – 804-й полк. Чему учились-то? Ну, к примеру, штыковому бою: рамка была сделана, в середине окошечко, веник повешенный и винтовка-макет. Как бы со штыком. Но до этого не дошло, наука не пригодилась… Вспоминаются в дымке лет ребята. Чаще других – Ваня Знаменщиков, свой же, ворсихинский. Он был у Петра прицепщиком. Петр с 16 лет пошел трактористом, когда взрослых мужиков призвали на финскую войну. Крепкий был, говорит, что уже тогда весил под 70 килограммов. А Знаменщиков – 44. И чуть что бывший прицепщик спешил к своему тракторному начальнику. Вот валенки выдали – малы, жмут. Петр пошел в какую-то землянку, те валенки оставил, большие принес. Или – кружку украли. – Нальют в тазик на десятерых, мы не ложками, а кружками едим. Там одна картошина бегает, вроде, никто ее не трогает, а вдруг ее не стало… Опять Знаменщиков этот приходит ко мне, чуть не плачет. Пошел, кружку ему достал… Успел поучиться Петр и на курсах шоферов, которые устроили в дивизии для бывших трактористов и комбайнеров. Но отпускать его командир батальона не хотел, Александрову дали к этому времени уже отделение, обещали звание младшего командира, видимо, сержанта, присвоить. Но, как он рассказывает, сумел-таки уйти в автороту. Словом, наш пострел везде поспел. А вышло по-другому. 25 апреля должны были права выдавать, но 23-го дивизию уже посадили в эшелон и – ту-ту!

В разведку так в разведку

Второй кусочек военной биографии связан уже с городком Скопино, под Горьким. Там дивизия получила пополнение. «Зэки, – говорит Петр Ананьевич, – по восемь, по десять судимостей, вот кто пополнил нашу дивизию…» Но однажды приходит в роту незнакомый лейтенант: кто желает в разведку? Александров желает. Правда, оружие пришлось оставить в роте. Этот лейтенант Измайлов из полковой разведки полностью соответствовал своей фамилии. – Пока в Скопино стояли, измаял он нас. Ночью придет: «Высадился десант, наша задача – разведать, пока основные силы подойдут…» Полтора километра – бегом! Потом – стой! Перекур. И пошли обратно. – А эта наука пригодилась? – любопытствую я. – Да нет, не особенно… Правда, из автороты приходили за теми, кто на курсах шоферов в Ишиме учился, но я подумал: ребята у нас хорошие в разведке, и не пошел. Из Скопино отправились в Камышин, оттуда пароходом в Сталинград, затем пешим маршем – 120 километров! – на Калач, городок на реке Дон. – Шли-шли, по понтонам переправились, на гору поднялись. Стой! Остановились. Окопайся! А как окапываться, если там грунт такой? Один солдат сзади окапывается, другой сбоку…, Чтоб только лежать. Опять команда: встать, вперед! Пошли. Светать стало. Рама, самолет двухфюзеляжный, налетел, бросил две бомбы небольшие, ракеты и все – нас с минометов начали крошить.

Наивный, я пытаюсь у рядового пехотинца вызнать диспозицию: как встала 229-я дивизия на оборонительном рубеже, как разместились стрелковые полки и артиллерия, кто были соседи справа и слева… А он сидел в своем с трудом выбитом саперной лопаткой мелковатом окопчике и видел – влево сто метров, вправо столько же и впереди что-то в дыму разрывов и пыли. Да что говорить, маршалы, когда писали свои воспоминания, из архивов не вылезали, собственные приказы старательно изучали… А по приказу было расписано так. Навстречу немецкому броску дивизии разместились (слева направо) – 112-я, 229-я и 147-я. На левом фланге 229-й – 811-й стрелковый полк, в центре – 783-й, на правом – тот самый 804-й, где находился Петр Александров. Как известно из воспоминаний, которые были записаны сразу после войны, 804-й полк форсировал Дон (та самая понтонная переправа) 25 июля. И поскольку оперативно успел занять позиции только 2-й батальон, первый и третий отстали в пути, значит, именно в его боевых порядках и оказался Александров. Отставшим повезло меньше. Прорвались немецкие танки в сопровождении автоматчиков и пленили почти всю колонну. Остальные подразделения 229-й в это время пытались сдержать наступающие части врага… Боевая история 229-й писалась уже людьми из следующего, третьего, формирования. Достоверных деталей и подробностей в этом описании немного. Есть расхождения в датах. Понятные расхождения – в непрерывных боях, теснимые превосходящими силами противника бойцы и командиры не всегда могли отличить день от ночи и одни сутки от других. Известно, например, что не сумев потеснить центральный в линии обороны 783-й стрелковый полк майора Рыбакова, немцы ударили по правому флангу и через позиции 804-го полка прорвались к реке Чир. Там до сих пор поисковики находят смертные медальоны погибших бойцов, сибирских ребят 1923 года рождения. Из истории 804-го полка хотел бы напомнить один эпизод, зафиксированный в приказах штаба 62-й армии. … 3 августа 1942 года немцы прорвали оборону 112-й дивизии и заняли хутор Ново-Максимовский на железной дороге Калач-Сталинград. Штабарм приказал 804-му полку при поддержке той же 112-й и артиллерии хутор вернуть. Когда подошел к хутору, никого из соседей в точке рандеву не оказалось. Командир полка капитан Шаповаленко, кадровый офицер, решил действовать самостоятельно. И ночной атакой выбил немцев из Ново-Максимовского. Но наутро немцы вызвали артиллерию, танки и самолеты. 804-й был вынужден отойти на свои позиции… Счет пошел уже не на часы, а на дни. На 5 августа в списках дивизии числилось уже меньше половины бойцов. 10 августа 229-я перестала существовать как воинское соединение. Хотя штабы армии и фронта еще рассылали в ее адрес приказы, получать их уже было некому. Те, кому посчастливилось остаться в живых и не попасть в плен, продолжали по одиночке и мелкими группами искать дорогу к своим. Именно эту часть рассказа Петра Ананьевича Александрова, прошедшего тяжкий путь из окружения, я хотел бы изложить здесь с максимальной полнотой. У нас не так много подобных документов. Не каждый из вышедших сумел сохранить в памяти и провести через всю жизнь столько ярких и точных подробностей. На этом автор очерка умолкает и предоставляет слово непосредственному участнику событий.

В окружении, часть первая

Рассказывает Петр Александров: – Ночью мы, разведка, были в наблюдении. Тут говорят: все, мы в окружении. Пошли из окружения выходить. Нас человек 60 и старший лейтенант, командир роты связи дивизии. Как мы к нему примкнули, не знаю, но оторвались от основного своего звена. Потом уже, под утро, мы в балке оказались. Он нас в отрог балки завел – надо переждать день. Я говорю: дак вы че? Приедут немцы, одну-две гранаты бросят, расстреляют и все… А мне в ответ: молчать! панику не создавать! Я тихонько ушел в сторону, там на косогоре хорошо замаскировался (Пригодились все же скопинские уроки разведроты? – Авт.). Рассветало, пришли две машины немецких солдат и две легковые. И ударили с автоматов. Там видно были раненые, девчата-санитарки, слышу женские голоса: добейте меня! Убили… А остальных повели. Вот. На косогоре-то была промоина и трава наросла. Я в этой промоине просидел до ночи. Видел, как немцы пришли с лопатами, я так подумал, что закапывать, которые убитые. Ночью пошел. А куда идти, тут все незнакомое? Слышу шорох… Оказалось, пятеро с 305-й дивизии. И вот я примкнул к ним. Ночь идем, день маскируемся, лежим. У одного из них в кармане пшено было с солью. Он нам по щепоточке даст – дак не солено кажется, а сладко! В одну ночь лейтенант к нам примкнул, нерусский. Грузин, что ли. И он нас вывел в деревню на берегу Дона. А там немцы. Как мы убежали, как в болоте спрятались, как не заметили они нас? Не знаю по сю пору… Сидели мы в болоте, вот так вот (показывает), чтобы только дышать можно было. А есть-то хочется. Я говорю: пойдем в деревню, хоть что-нибудь достанем… Стемнело. Только к деревне стали подходить вдвоем – а там охрана, ракеты, стрельба. Тут я увидел, что мой товарищ согнулся, упал… Убили? Так некогда же рассматривать! Рядом фермы были, бурьян. Я в бурьян – и пошел, и пошел… А их (Александров, как многие из той войны, называет противника просто: он, они, их. – Авт.) высыпало человек 60, ракеты навесили, искать пробуют…

Можно только предположить, что это были за дни и ночи, что на семь десятков лет они впечатались в память, что не рассыпались детали, не потускнели картинки. Наверное, и сейчас сухо бьют по ушам немецкие шмайссеры, пылинками бегут по откосу оврага автоматные очереди, и жгучий холод страха перехватывает дыхание. Так вот что испытывали те, что пытались выбраться из «котлов» 1941 года, что, как покойный ныне председатель совета ветеранов Центрального округа Григорий Никитич Немыкин, оказались прижаты к Керченскому проливу, или оказались, как тюменская 175-я дивизия, в окружении под Харьковом. Так пойдем же дальше донской степью за Петром Александровым, всего лишь год назад трактористом Сорокинской МТС.

В окружении, часть вторая – Я еще день там просидел. Но есть хочу. Ну-ка попробую в деревню? Зашел в крайний дом – пусто, на столе ряженки с литр и грамм 150 сухарей. Сгреб я это и опять в балку. Там вообще-то чистое место, но по балкам кусты растут. И вот приходят: майор, два лейтенанта, девка… Майор – судья из трибунала, лейтенанты – его заседатели, а девка – секретарь. Из какого полка, я не спрашивал. С ними помощник начальника штаба полка и начфин, еврей. Я их увидел и подозвал. Потому что балка эта была с поворотом – только выйдешь и сразу штаб ихний, немецкий. Ну, они меня слушать не стали, начфина послали, в разведку, что ли… Где-то минут через 15 слышим: бегут! Два немца за ним гонятся и кричат по-своему: еврей! еврей! Ну, он убежал, а они не пошли за ним в балку, побоялись. Дальше сидим. Я на огород схожу, зеленых помидор, свеклы нарву мешок, принесу… Майор говорит: мы прошли километров 80, нигде не подойдешь к Дону, чтобы переправиться. У него планшет был с картой, мы знали, в каком месте находимся. Вот девку снарядили в гражданское, научили сказать, из какой она деревни местной. Пошла, узнала, что немцы собираются уезжать на Калач, на переправу, да кринку молока принесла. И вдруг ниоткуда 14 человек – немцы. А я с котелками иду от родника, у нас близко родник был. Майор навстречу: спасайся, как можешь!.. Девку увели в деревню, допрашивать. Мы вот так дрожали, что они облаву сделают. А она, видимо, железная была, не выдала… Я думаю, что никак в плен не сдамся. У меня на ремне была граната Ф-1, карабин и один патрон – это я для себя берег… До ночи досидели и пошли. Хорошо карта есть – там залив был… Залив перешли вброд и опять в кусты, весь день сидели. На вторую ночь – к Дону. Пришли – нет никого. Разделись. Майор спрашивает меня: ты плащ-палатку будешь брать? Да куда я ее? А он палатку свернул, она же не промокает, автомат сверху и укатил – там течение большое. А мы трое пошли вплавь… Ну, один лейтенант утонул. Второй выплыл в одних трикотажных кальсонах, у них опушка (пояс. – Авт.) была широкая, там документы были заделаны… А я в противогазную сумку склал все, дак она намокла и давай меня тянуть… 14 дней голодом, у меня уже никакой силы нет – тону. Воды наглотался. Потом мысль: может, война кончится, может, еще маму увижу? И давай выбираться кверху, но сумку-то не бросаю противогазную. Вот уже и кусты близко, я за прут поймался, стал вылезать. И лейтенант тут. Я ему гимнастерку отдал, сам в нательной рубахе… Подошли к деревне. Он: иди, узнавай! Я постучал, вышла женщина. Кто в деревне? Немцы или наши? Наши. Я махнул, лейтенант пришел. Она нам дала по детскому пальтишку, мы набросились, мокрые же… Женщина ушла куда-то, смотрю: стоит настойка вишневая. Я говорю: Костя, давай? Он: наливай. Я налил полкружки. Выпил, ему налил, ну, мы опьянели, сидим… Приходит сержант, докладывает: сержант заградотряда такого-то, ваши документы? У меня красноармейская книжка, лейтенант свои достает и с матом на сержанта: мы с голоду умираем, а ты документы…Сержант: я вам принесу. И, правда, приносит с чашечку детскую каши пшенной, по яичку и грамм по 50 хлеба. Лейтенант опять матом: смеешься над нами? А сержант: мужики, если я накормлю вас досыта, то что с вами будет потом? Потом мы на подводе приехали в штаб заградотряда. Лейтенанту сказали: тебе в Сталинград, а мне – ваша дивизия собирается здесь. А я идти-то не могу, сажусь. С километр от заградотряда отошел, машина идет. И шофер-то попал наш, с Ишима. Он меня узнал только, когда я назвался, потому что, видно, очень дошел. Ну, он меня посадил, я доехал. Докладываю, товарищ майор, Александров, рядовой с 804 полка… Он сразу: есть хочешь? Хочу! Иди, там наша кухня в кустах. Прихожу, а повар с Ново-Николаевки, с нашего района. Он из каски подушечки вырвал, налил мне полную каску галушек с мясом и булку хлеба. Я поел немного, нет, думаю, умру… Повесил на сучок. Потом обмундирование получил. Гимнастерка попала – б/у – с петлицами младшего лейтенанта. Я иду, а мне все козыряют: младший лейтенант!..

Вместо эпилога Потом были уличные бои в Сталинграде, уже в составе 112-й дивизии. В одном из них Александрова ранило в ногу. Санитарный поезд с назначением в Омск и крохотная надежда, что сумеет как-то повидать своих. Но омские госпитали раненых не приняли – все забито. И новосибирские не приняли. Увезли в Красноярск. Вылечили – и в 32-ю отдельную минометную бригаду РГК, на Северо-Западный фронт. Петр Ананьевич вспоминает, как по болоту на себе носил мины для 120-мм миномета – каждая 16 килограммов. Потом полк перебросили в Польшу, потом дошел до Берлина. После войны еще служил в Германии. Вернулся в 1947-м, узнал, что старший брат с войны не пришел. Была мысль куда-то переехать, но вышел в поле, увидел, как бабы на коровах боронят, и стало жалко. Остался. Тракторист, бригадир, управляющий отделением совхоза, председатель сельского совета – жизнь длинная. У Петра Ананьевича – семеро детей, внуков – четырнадцать, правнуков – десять. Всех помнит: имена, дни рождения. На память не жалуется, даже за отделение совхоза, которым руководит, готов отчитаться: коров дойных 620, молодняка до полутора тысяч голов…

Такая судьба. Такая жизнь.