Тыловичка Морошкина

Вряд ли любят вспоминать о Великой Отечественной войне ветераны. Но память — штука безжалостная: она заставляет возвращаться в те дни снова и снова.

Вот и 86-летняя Валентина Хмелева (в девичестве — Морошкина) в который раз перебирает события давно минувших лет. Как попала в Тюменскую область, как подростком всю войну простояла у станка.

Особый режим

— Валентина Николаевна, тяжело приходилось на заводе?

— Не то слово, — вздыхает пожилая женщина. — Работали по 12 часов в сутки, зимой и вовсе ночевали там. Девчушки 17-ти лет, мы делали мужицкое дело. Помню, как однажды пленный немец, который отказался менять трубу на 6-метровой высоте, а мы с напарницей это сделали, сказал: «И мы затеяли войну с таким народом, где маленькая фрау делает мужскую работу».

Худо было, голодно. Карточки — ни продуктовые, ни хлебные — нам не давали. Только в буфете по кусочку хлеба — 200 граммов. А хлеб заварной — как глина, когда кусаешь, на нем следы от зубов остаются. Баланду давали — три-четыре пластика картошки в воде да кожура от гороха. Но мы и этому рады были! В цехе питьевой воды не было, а из пожарного гидранта брать нельзя — там запломбировано. В обед мы бежали в столовую, чтобы хотя бы эту горячую похлебку выпить. На второе — две ложки отварного турнепса. На третье — чай из высушенных свекольных очистков.

— Завод — военный. Дисциплина, наверное, была строгой.

— А как же! Трехметровый забор вокруг, вооруженная охрана и вход строго по пропускам. Если захотел на улицу (в туалет — прим. ред.), говоришь мастеру, он ставит подмену и дает талончик. По ту сторону охранник, по эту — табельщица, она в талончике отмечает, когда я пошла. Если задержалась немного на улице, меня комсомол уже прорабатывает и профсоюз, и до директора доходит, мол, почему опоздала. Туалет далеко, а мы же ослабленные — еле ноги тащим. Который мастер скроет опоздание, а который передаст, куда надо.

— А как вы новости с фронта узнавали? На заводе было радио?

— Нет, — машет головой баба Валя. — У нас окно одно было — газета. Ее получала начальница наша, она читала нам новости. А еще у одного парня из нашего цеха был приемничек, он его сам сообразил. И вот мы его утром ждем, только заходит — бросаемся к нему: ну что? Город, говорит, сдали. Мы все по местам и жмем, и жмем, и жмем — больше деталей, больше.

Бабья кровь

— Валентина Николаевна, знаю, что в годы войны вы были донором.

— Да, много раз сдавала кровь для раненых. В месяц — раз, хотя нельзя было так часто. Вызывали, и я шла. Сначала по сто граммов брали, я ведь «морная» была. Когда 200 возьмут, то я у них несколько часов потом отлеживаюсь. А однажды такая история приключилась. Вызвали меня, как обычно, вымыли (мы же с завода грязные, вшивые приходили), в рубаху переодели, а она длиннющая — рукава болтаются… Сдала для кого-то кровь, через месяц — еще раз для него же. А спустя несколько дней меня опять вызывают. Удивилась: «А чего рано-то?». А врач мне: «Морошкина, наберись терпения, сейчас ты встретишься со своим пациентом». Оказалось, раненый узнал, что ему перелили бабью кровь, и устроил скандал.

Подвел меня врач к двери, открыл ее и втолкнул в палату. Я зашла, в дверь уперлась и стою, а больной костылем машет, матерится. Врач за дверями шепчет: «Мужайся, терпи». Мне еще страшнее стало. Потом раненый угомонился и подозвал меня. Иду к нему на цыпочках, сама про себя думаю: «Вот только замахнется, тут же убегу». А он ничего, поговорил со мной. Но когда узнал, что я — его донор, рассердился: «Такую мать, они из детей кровь берут! Я им тут профилактику устрою, ишь, забрались, сидят за бабьими юбками». Потом открыл тумбочку и вытащил пряники, подает, а я головой мотаю: «Нет-нет-нет, мне нельзя у вас брать, это я вам должна принести». Он сердился, мол, чего ты мне принесешь? Взяла, но есть боюсь. А пряников охота, аж сердце щемит.

Сдружились мы с ним, я его на фронт проводила, а он пообещал: вернусь живой — удочерю. Только вот свидеться с ним больше не пришлось. Потом уже узнала, что он начальник какой-то большой был, а к женщинам так относился потому, что его жена спуталась с немцем, и немец этот четверых его детей расстрелял…

— Замуж вы вышли на исходе 44-го года. Как же вы с мужем познакомились?

— Так он на том же заводе работал, сменным мастером был. Коллектив у нас в основном подростковый, взрослых женщин мало было, мужчин — и вовсе по пальцам пересчитать. Володя мой на войну ушел добровольцем, но их состав в Москве разгромили, он чудом уцелел. После госпиталя направили к нам на завод.

Он меня вроде как жалел. Приносил из дома картошки (а он тюменский и жил с матерью) и все время пытался угостить меня. Я не брала. Как это у парня что-то возьму?! Тогда он подружке моей Тае стал отдавать, мол, угости Валю как-будто от себя. Так вот и обманывал (улыбается).

А потом по-серьезному стал со мной говорить, замуж звал. Я отказывалась. А однажды утром пришла на работу, он ходит и посмеивается. Спрашиваю: что такое? А он говорит: «Телеграмму матери твоей дал». — «Зачем?» — «Так мы же женимся!» — «Когда я тебе согласие давала?» — «А и не надо, — говорит, — я и так знаю». В общем, уговорили меня на пару с матерью. Сделали нам свадьбу комсомольскую. Водки выдали, крупы, рыбы на пирог. А брат его сродный из Богандинки привез полмешка гороха. Мы горошницы наварили. Так свадьбу и справили.

Прожили с Володей до самой его смерти. Только вот детей не нажили. Тяжелый труд, недоедание, недосыпание, видимо, сказались на организме.

— А как про Победу узнали?

— В пятом часу утра дежурная тетя Маруся разбудила нас криком: «Девчонки, вставайте — победа!». Мы подумали сначала, что горим. Повскакивали, кто в чем был, глаза вытаращили. А она кричит: «Так победа же, война кончилась! Одевайтесь, пошли на завод!».

На заводе — митинг. Мы все ревели. А после митинга директор распорядился, чтобы нас всех угостили. В столовой дали по кусочку колбасы, неполный граненый стакан красного вина и чашку картофельного пюре. Для нас это была ой, какая роскошь!

Теперь к каждому Дню Победы к воротам дома три-четыре «Волги» подъезжает — из военкомата, райсобеса, хлебокомбината и училища (там я работала). Подарки, цветы…

Так не важны подарки, важно, что приехали.

ДОСЬЕ

Валентина Хмелева (Морошкина) родилась в 1925 году в Вологодской области. В 1941 году была эвакуирована в Тюмень из Ленинграда. Работала на военном заводе Минстроя № 766, который выпускал мины. Уже в 17 лет числилась токарем и возглавляла фронтовую бригаду. Сейчас живет в Тюмени.

Елена АТАЛЫКОВА

Фото автора и из архива Валентины Хмелевой