Что вырублено топором, не описать пером

Бессмертная архаика

Справедливо ли в архитектурном заповеднике Тобольска умолчать о дереве, о том срубленном дереве, которое продолжает свою жизнь в венцах жилых домов? Ведь эти деревянные срубы составляют живое окружение, среди которого возникали храмы и хоромы, они основа в ткани старого города. А что станет с любой тканью без основы? Она рассыплется, и тогда изысканные белокаменные украшения, выпав из привычной строительной материи, не станут ли только фрагментами, только диковинными безделушками...

Нам предстоит измерить своими шагами множество улиц и переулочков на бывших посадах, оценить глазом сотни домов. И чтоб не потеряться в массиве деревянной жилой застройки, возьмём на вооружение помимо любознательности ориентир исторический - клетскую избу. Где возьмём? В музее, в книге? А вот тут же, на живописных городских улочках и возьмем, ибо куда ни пойдем, всюду столкнёмся с этим персонажем: и за Абрамовским мостом, и в Подчувашах, и на центральных улицах нижнего посада, и рядом с земляным валом, в соседстве с типовыми современными зданиями.

Рубленые венцы стен, связанные по углам с вы¬пусками бревен - «в обло», или по-круглому, как говорили в старину, три окошечка на торце; треугольный фронтон, кровля на два ската - всё здесь просто, предельно сдержанно, рационально, а уж знакомо до того, что так и просится вымолвить: избушка. При чём здесь какая-то клетская изба?

Разъясним ситуацию. Наша избушка - редчайший типологический долгожитель, она словно смеётся над временем, и можно только удивляться, как её распространённость легко совмещается с архаичностью. Да вы сами сразу убедитесь в этом, стоит только понять конструктивную схему её древнего прототипа - избы клетью. Правда, в древнем прообразе - сразу бросается в глаза - та же кровля на два ската крепилась не на стропилах, а более примитивно - на слегах, врубаемых прямо в венцы фронтона. Так и называли: крыша на самцах. Подобной крыши в городе уже не встретишь, но во многих деревнях вблизи Тобольска немудрено увидеть эти характерные рубленые фронтоны - и на амбарах, и на жилых избах. Конструкция такой избы прочитывается насквозь прямо с улицы: скаты кровли часто с большим выносом за линию фронтона, а снизу тёсом не подшиваются (в Сибири не было принято), и эта бесхитростная обнажённость особенно подчёркивает и деловитую строгость сооружения, и его первобытную мощь. Достоинство первородности.

Массивное бревно-охлупень, пригружающее, зажи¬мающее тесовые доски к коневой слеге, - вот, пожалуй, и исчерпаны все конструктивные элементы древней кровли.

Покрытие нашей избушки - при том же силуэте - значительно теряет в своей выразительности, хотя, казалось бы, изменилась такая мелочь: чело избы стали теперь забирать досками.

Мы ещё вернемся к этому новому, облегчённому фронтону, за которым стоит целая технологическая революция: топор заменился наконец пилой, и доски «стали дешевле, доступней. А пока необходимо пояснить, что клетская изба нас интересует как исток народного зодчества в Сибири. Именно так и выглядели те первые рубленые постройки, которые принесли в Сибирь русские переселенцы с европейского Севера.

Принесли они свой плотничий опыт, традиции, веками выверенные образцы. Ну, может, и топоры прихватили, а уж дерева в сибирских лесах было не занимать. Для избы выбирали кондовую мелкослойную сосну с плотной древесиной или лиственницу. Впрочем, лиственница по своей устойчивости к воде - настоящий «деревобетон», её пускали на самые ответственные части - нижние клади. Ведь наши деды строили без фундаментов: полы подклетов «мостились по кладям».

Еловое дерево легко загнивает, вот почему из ели ладили многочисленные детали интерьера. Встроенные лавки, полати, детская колыбель - всё в русской избе хранило тепло дерева, ласкало глаз естественным цветом, а руку - касанием: о дерево больно не ушибёшься. Долгие времена дерево было единственным материалом, доступным каждому, и не этому ли вынужденному самоограничению мастера мы обязаны совершенством форм в любом деревянном ремесле, будь то рубленая изба или берестяной туесок, резные сани или обыкновенная ложка?

Надо ли объяснять, почему среди разноязыкой массы первых переселенцев в Сибирь именно поморы утвердили здесь свой тип жилья? Не потому ли, что в суровом климате Сибири так много созвучного с их первичной родиной? Изба - само слово это в исконном своём смысле («истба» происходит от «истопки», от понятия «топить») словно уже отогревало человека в лютую непогоду. Толстые брёвна отлично сохраняли печное тепло. Жилую избу часто ставили на подклет - повыше от сырости, от снежных заносов, а хозяйственные постройки и бани возносили на столбах, так что избушка на курьих ножках - не такое уж измышление фантазии.

Всё в этом жилище призвано служить человеку. В подклете держали скот или хранили съестные припасы. Двускатная крыша противостояла снежным заносам, её пологий уклон хорошо задерживал снег - значит, зимой возникала дополнительная теплоизоляция... А как тесно лепились к избе хозяйственные постройки, компактно объединяясь под общей крышей, - опять же не из планировочного каприза, но из соображений целесообразности и удобства: в любую непогоду крестьянину приходилось выходить к скоту. А как спасительна благодатная прохлада избы в июльский зной!

Поистине долго живёт только то, что хорошо служит! Ни в каких сокрушительных тобольских пожарах не смогла сгореть традиция клетской избы. И не удивительно ли: рассматривая избушку, мы без особых усилий непосредственно прикасаемся к прошлому, словно заходим внутрь древнего города-острога, представляем себе жилище самого простого посадского или стрельца: «двор стрельца, а в нём хором: изба, да против избы сени в одну сторону».

Правда, уже на посадах и слободах XVII века «изба» и «клеть» совпадали в самом простейшем случае. Росла семья, стены одной клети становились ей тесны - и рядом прирубали вторую, третью. Клеть к клети. Возникала развёрнутая по горизонтали композиция «двойни», «тройни» - с характерным ритмическим рисунком крыш. Двускатная кровля (палаткой) настолько определяла облик клети, была так от неё нераздельна для строителя, что выходило: сколько клетей в избе, столько и крыш.

Заветная простота

Изба со связь - пожалуй, следующий шаг в сознании народных зодчих. Теперь уже две клети (или две стопы), связанные через сени, объединялись в единое целое общей кровлей. «Двор софейского пономаря, а в нём хором: изба, против избы клеть, да промеж избы и клети сенишка» - доносит до нас строительную схему «роспись» тобольских домов середины XVII века.

И словно вторя «росписи», отзываются дома на сегодняшней улице. Избам со связью можно счёт потерять... Правда, здание может иметь и двойную (перекрёстную) связь, и осложняться в плане различными прирубами - это не меняет ситуацию. Традиции русских плотников оказались так живучи, что по ним можно проследить историю культурного освоения Сибири буквально с первых шагов...

Давайте остановимся у одного дома «со связью», хотя бы у этого - в тихом Кооперативном переулке. Правда, мы сразу заметим следы эволюции за два века: подклет развился в самостоятельный жилой этаж (первые двухэтажные дома появились не раньше, чем в конце XVIII века); фронтон уж не сливается с торцовой стеной, а существует словно автономно, отгороженный карнизом. И всё-таки и здесь мы встречаем почти первозданную конструктивную ясность: трёхчленное деление в плане ясно выражено в объёме здания. Встаньте с угла дома, и «выпуски» брёвен, традиционная рубка «в обло» сразу обозначат для вас все узлы связи.

Кажется, так просто, так логично, так рационально. Но обратите внимание: простота совсем не противоречит изяществу, строитель нашёл благородные гармоничные пропорции в общей композиции, и узкий торец, который «глядит» в улицу по стародавнему обычаю, кажется стройно-вертикальным. Дом и устремлён вверх - что чрезвычайно подчёркивает изысканно простой треугольник фронтона, - и принадлежит земле: его значительные массы легко «читаются» в профиль. А из украшающих деталей здесь только скромные наличники с растительным орнаментом. В этой сдержанности и проявлен вкус мастера, его чуткое понимание пластической выразительности самого сруба: рядом с могучей стеной вычур¬ная деталь оказалась бы чужеродной...

Именно по соразмерности части здания и целого, по чрезвычайно развитому чувству пропорций мы безошибочно узнаём подлинно народную сибирскую постройку. В треугольном фронтоне, который так сроднился с узкими «торцовыми» фасадами, вас поразит строгая четкость форм, логичная конструктивность, лаконизм. Ни убавить, ни прибавить! Недаром искусствоведы давно говорят о загадочной связи этих деревянных фронтонов с формами классицизма. Говорят - и всё-таки опасаются приписать их рождение только влиянию большого стиля. В самом деле, если припомнить рубленые фронтоны клетской избы, разве вы не увидите уже там все формообразующие элементы? Пожалуй, надо только понять, как возникло основание в треугольной композиции (карниз).

Ода топору

И тут придется сделать небольшое отступление... о топоре. Знаете ли вы, что топор был единственным и универсальным инструментом плотника в древней Руси? Топором валили строевой лес, очищали лесины от коры и сучьев. Топором припазовывали, вырубали чаши при вязке венцов. Топором делали брус, половинки, плахи (пластины), тёс. Топором обрабатывали комлеватый конец охлупня на крыше, придавая ему форму конской головы. Топором «облегчали» повалы, выпуски брёвен, поддерживающих свес крыши, причём облегчали так изобретательно, что возникала мощная скульптурная форма. Топором наносили на доску и простейшую порезку, и узор глухой резьбы.

Крупнейший авторитет в области сибирского крестьянского зодчества Е.Ащепков подчёркивает: пила известна в Сибири еще с допетровских времен, но местные плотники упорно предпочитают топор, и до сих пор выжили избы, целиком сооружённые одним только топором. Сразу хочется сказать: потому именно и выжили! Благодаря топору выжили в Сибири и простоят ещё неведомо сколько!

В самом деле, вы только представьте: плотничьи артели отказываются от пилы даже при поперечной рубке дерева! Что это - из упрямства? Или силушку некуда было приложить? Секрет прост: если пилишь - идёт разволокнение древесины на спиле, такое бревно потянет в себя влагу. А если срезать топором, как гигантским ножом, поры дерева закрываются, теперь оно неподвластно сырости, а значит, и времени. Топор потому так долго и царствовал в деревянном зодчестве, так яростно не сдавал своих позиций, что именно с ним связан колоссальный опыт народных древоделов.

Вот мы говорим, что рубленая стена совмещала в себе и конструктивные качества (была несущей), и декоративные. Да ведь не любая же рубленая стена пластически выразительна, а только та, где ремесло рубки доведено до предельного совершенства, где венцы так плотно прилегают друг к другу, что зазоров и не сыщешь. И опять вопрос: почему же в современном срубе плотники не могут достигнуть такого качества? И опять секрет прост. Прежний мастер знал материал досконально. Знал, когда и где рубить лес для избы. Знал, когда строить (обычно в конце весны). Знал, как у него пойдёт усадка дерева при высыхании сруба — и это самое главное. Вот тут-то он был виртуозом: чувствовал, как припазовывать, какого именно размера рубить чашу.

И всё - топором! Вплоть до того, что и доски непременно вытёсывали топором (оттого и «тёс»). И скорее всего, особая устойчивость клетской избы в сибирских деревнях связана именно с затянувшейся «эрой топора». В самом деле, тёс получали всё-таки ценой чрезвычайных усилий. И видите: во внешнем устройстве клетской избы всё так и продумано, чтоб предельно сэкономить тёс. Им только кровлю и крыли.

«Кровля на самцах», видимо, и жила как строи¬тельный приём, пока царствовал топор. А стали дешёвы и широко доступны пиленые доски - тут-то и возникли нововведения: более лёгкая в исполнении стропильная крыша. Силуэт покрытия остался прежним. Но теперь незачем было рубить «самцы» (их конструктивная роль исчезла), и треугольный проём между верхним венцом стены (повальным бревном) и скатами крыши стали забирать дощатой стеной. Однако переход от бревна к доскам выходил не очень-то складным. Тогда плотники придумали: набить на повальное бревно лобовую доску, украсив её резьбой. И, как всегда в народном зодчестве, эта деталь подчиняла свою декоративность практической службе: заслонять от непогоды щель над повальным бревном.

Так возникло горизонтальное членение, и оно разбило первобытную мощную цельность рубленого фронтона. Так, видимо, и составилась первая треугольная композиция, которая в дальнейшем своём развитии приобретёт знакомые нам «классические» очертания: лобовую доску заменит карниз, потом ступенчатый карниз...

И всё-таки не будем забывать: какой бы совершенной ни была форма сама по себе - она только часть целого. Вот что отлично чувствовали зодчие. Треугольный фронтон, уместный на узких фасадах или на прирубах сеней, мы никогда не встретим на массивном доме, который в плане стремится к квадрату. Здесь уж старинная двускатная крыша преобразилась в покрытие на четыре ската, явное слово городской культуры.

Модуль клети как стандарт древних

Если не праздно гулять по старым тобольским улочкам, а напряжённо вглядываться в лица домов, ворот, всматриваться в резные детали, в форму водостоков или кронштейнов, можно бесконечно удивляться тому, как образцы вкуса и меры соседствуют здесь со спесивыми потугами обратить на себя внимание любыми средствами. Как в пределах одного квартала встречаются века: например, «изба со связью», и более поздний тип крестового дома, и массив-ные композиции конца XIX века, особенно сложные в плане из-за сеней.

Однако как бы ни усложнялись планы, как бы ни увеличивались периметры здания, как бы далеко ни уводило нас время от канонов древних мастеров, избегавших наращивать бревно в длину, всё-таки конструктивная чёткость остаётся, и логика сооружения легко раскрывается перед нами вертикальными швами торцовых брёвен. И не заходя в дом, без особого усилия оцениваем его план: в одну клеть или на девять клетей, на 12 клетей и т. д.

Клеть, стало быть, постепенно уходит из строительства как архитектурный образ, но остаётся как обобщённый модуль, как исходная мера, с которой так или иначе соизмерим любой объём. (И если учесть, что и клеть ограничена в конце концов естественными размерами бревна, то справедливо было бы говорить о «модуле бревна».)

Что значит модуль клети? Это значит, что любой комплекс складывается из каких-то первичных ячеек, клеток, легко расчленяется на них. Выходит, и наши предки жили в мире стандартов, типологических элементов, конструктивных схем? Верно, жили. Но стоит поучиться у них той изобретательности, с которой они комбинировали исходные элементы. Всякий раз возникал индивидуальный образ дома: то за счёт силуэта кровли, то за счёт декора наличников, то за счёт обшивки сруба. Возможно, порой дом и способен вызвать нашу улыбку своим провинциальным простодушием. Что ж, и это объяснимо. Ведь русская изба по своему происхождению - крестьянка, то есть жилище сельского типа. Это отчётливо видно уже в интерьере: деревенская изба однозальна или двузальна, а в городском доме внутреннее пространство дробится на комнаты. Но, пожалуй, сложное, противоречивое положение избы в городской среде отчётливей всего выявляет пространственная планировка.

Да вы сами, бродя по тихим тобольским улочкам, где-нибудь по Слесарной, Луговой или Казачьей, непременно испытаете полную иллюзию, что попали в деревенский мир: около въездных усадебных ворот на деревянной скамеечке сидят соседки, обсуждают последние новости... Поднимете голову - увидите кремль. Да нет, вроде бы город. Как тут не вспомнить лукавые ершовские строчки: «Знать, столица та была недалече от села»? Здесь и впрямь столица и село встречаются непринуждённо и легко, и каждая культура - и городская, и деревенская - ставит свою символическую веху: одна - развёрнутый парадный фасад, вторая - ворота под тёсаной кровлей или под коромыслом выгнутой бревенчатой балки.

И опять придётся навести «о прошлом справки». В древнем рубленом Тобольске избы ничем не отличались от сельских ни по типу жилища, ни по ориентации в пространстве. На посадах в улицу (на проезжую дорогу) смотрели бани, заборы, а если дом, то чаще всего торцом. И уж, конечно, никто не заботился о том, чтоб дома - даже если они и «смотрели» в улицу - выравнивались по одной красной линии. Это усадебный тип застройки, где жильё составляет с хозяйственными службами слитный комплекс.

«Дворового строения изба чёрная, другая белая, промеж ими сени. Под сенми анбар да хлев, под белой избой анбар же. Крыльцо с забором и кровлей. Во дворе ж погреб копаный, две стаи, конюшни и баня. Двор забран заплотом» - вот образец зажиточной усадьбы начала XVIII века. Да, мы опять видим ту же «избу со связью» на подклете. Но сейчас нам гораздо важней уловить другое: дом стоит внутри усадьбы, огороженной заплотом. И уж легко домыслить, что лицо усадьбы - это ворота с калиткой.

Чрезвычайно характерно: Петровские указы 1700-1701 годов предусматривали совсем другой образ улицы — на регулярной основе: и выравнивание домов по линеечке, и появление пристойных типовых фасадов «по образцам». И отлично понимая социальный заказ, Семён Ульянович Ремезов берётся разрабатывать проекты «образцовых домов» — каменной палатки и брусяного дома (на две квартиры). Какую новую идею несли эти проекты? Разворачивание фасада вдоль оси улицы. И, естественно, при такой подчёркнутой, ярко выраженной фасадности въездные ворота исчезают. В одном случае их заменила входная арка в сени, в другом – парадное крыльцо.

Проектам «образцовых домов» не суждено было воплотиться. Однако в этих проектах чётко выражен тот градостроительный принцип, который начнёт набирать силу после «большого пожара» 1788 года. Лицом усадьбы действительно становится домовой фасад с парадным крыльцом. Лицевые фасады и формируют теперь облик улицы.

Тобольск стал «регулярным» городом, усадеб давно нет, а ворота всё-таки остались. И остались скамеечки у ворот. И остались живописные внутренние дворики - когда с садом, когда с огородом и почти всегда с поленницами дров - как далёкое воспоминание о былом усадебном быте. Мы уже с вами не раз замечали, как старое бок о бок уживается с новым в городской среде. Но любопытно вот что: изба-то тоже «приоделась» по-городскому, и, стало быть, старое и новое сошлись в одной точке.

Лучше природы не придумаешь

Как сельская девица, приехав в город, стесняется своей естественной красоты и спешит обрезать косу и взгромоздиться на каблуки, искажающие её привольную поступь, не так ли и срубная изба начинает маскироваться «под камень» приёмами самыми разнообразными? Иногда в этой маскировке ограничивались полумерами: стену сруба оставляют обнажённой, а вот узловые соединения, столь выразительные «выпуски», стыдливо забирают досками. Из досок возникают пилястры: и простые, и каннелированные, и с филёнками, и рустованные, и даже с изображением ионической капители. Хозяева побогаче могли себе позволить и полную обшивку досками. И снова фасоны на все вкусы: облицовка «в ёлочку», под кирпич, оформление декоративными колонками-дудочками или поясами пропильной резьбы. Правда, порой декоративная маска оказывается слишком откровенной, и стоит заглянуть за угол, как увидишь тот же сруб. Но кого это смущало?

И всё понятно, все исторически объяснимо. Начиная ещё с конца XVIII века каменное здание приобретало в сознании тоболяков ореол исключительности. Каменное строение, связанное первоначально в сознании людей с социальной престижностью (только богатый дом мог быть каменным), к концу XIX века приобретает авторитет прямо-таки идеологический.

И разве только в Тобольске? В конце того же XIX века взялись, например, облагородить Преображенскую церковь на Кижском погосте. И как облагородили? Обшили досками, побелили известью, а серебристые лемеховые чешуйки на главах обили жестью! Ту самую Преображенскую церковь, которую весь мир признал сейчас как шедевр плотницкого искусства.

Так под натиском престижности, переменчивой моды, а порой и самодурства заказчиков-купцов потеснились вековые и совершенные приёмы народного зодчества, и огромный поток коллективного творчества превратился в тоненький ручеёк вроде высохшей речки Курдюмки. И хотя по-прежнему рубили дома плотничьи артели, хотя не падал спрос на их ремесло, своё творческое лицо они по-настоящему могли проявить в основном в декоративной детали. И это заметно: чем заурядней становится архитектура, тем пышней расцветает убранство на городских фасадах. И резные деревянные кронштейны, и кружевные фризы пропильной резьбы под карнизами, и причелины на фронтонах, и раскрепованные карнизы, и затейливо изогнутые кровли, и скульптурные розетки - каких только ни возникает декоративных вариаций.

Ограничим сферу своего внимания хотя бы только наличниками. Мы увидим, как каждый стиль вносит своё слово в их трактовку, видоизменяет соотношения их частей, форму декора, мотивы орнаментов. По текучим, плавным линиям, намеренно геометричным и плоским, мы узнаем модерн. Скульптурные, сочные по моделировке листья и экзотические плоды несколько тяжеловесных форм несут мелодию барокко...

Конечно, подобный наряд своей изобильной пышностью задушил бы простую избушку. Это резчики прекрасно чувствовали. И недаром развитые барочные формы наличников, царственно роскошные, поселялись на фасадах крупных купеческих особняков (ул. Букова, 1). Здесь декор соответствует архитектонике сооружения, его массам, его парадным огромным окнам.

Получается так, что пришло время - и сибирский резчик даже чрезмерно пышную форму не затруднился органично ввести в ансамбль. Видимо, его традиционная сдержанность идёт вовсе не от творческого бессилия.

В этом смысле особенно интересно сопоставить глухую и пропильную резьбу. Разница тут огромная и отнюдь не сводится к тому, что глухая резьба — всегда авторская вещь, ручная работа, посильная только искусному резчику, а пропильная - массовая продукция, трафаретная пропиловка. Нет, это не просто технологические антиподы, за ними - два типа мировосприятия.

Глухой резьбы в Тобольске сохранилось совсем мало, но всё-таки несколько «солнышек» ещё можно отыскать. «Солнышко» - исконно славянский, очень древний мотив, восходящий еще к языческим солярным знакам. Это значит, что мотив первоначально призван был к символической службе - оберегать дом и его обитателей от злых, враждебных сил. Но магический смысл давно стёрся в сознании людей, а «солнышко» выжило - тоже «обломок древней правды», настоя¬щий языческий реликт...

В пропильной резьбе рисунок ажурной вырезки почти всегда произвольный, да он как бы и не важен сам по себе — эффект создаёт многократное повторение одного элемента, вот почему пропиловка обычно стремится занять большие площади. Эта подчеркнуто декоративная, простая в исполнении резьба появилась в конце прошлого века, когда на смену здоровой конструктивности народного зодчества приходят приёмы изобразительной архитектуры.

Однако самое главное различие заключается как раз не в разнице мотивов, а в том, что пропильная резьба откровенно порывает с функциональностью. Ведь древний мастер брался резать не потому, что ему надо было кого-то удивить своим мастерством. Его заботило совсем другое: как поискусней прикрыть щель от воды - таково первейшее и главное назначение подоконных досок, причелин, фризов (лобовых досок). А если он и узор выдалбливал, то осторожно и нежно, чтоб не повредить плоскость доски. Глухая резьба - это выдолбленный рельеф, но не очень глубокий, порой тонко моделированный, и потому позднейшая покраска всегда резко искажает подлинник.

Сибирские плотники (в отличие от волжских, например) вообще больше всего ценили безупречную гладь тёсаной доски. Если уж только доска не нравилась своей обработкой, а предназначалась для какой-то видной детали, ну тогда не оставалось другого выхода - плотник брался резать. Так вот каков идеал совершенства у сибирского резчика: красота чистой, ровной доски! Так вот в чём корень его сдержанности! Ему важна красота, присущая только назначению предмета, и, кроме того, он считает, что в самом дереве уже всё есть. Такая же неподдельность материала, как и неподдельность чувства. Мудрое самоограничение, вытекающее из понимания: лучше природы не придумаешь. Природа — первоисток красоты. Стоит ли говорить, что ажурная (дырявая) доска показалась бы старинному мастеру просто нелепостью?

Невозможно оценить первородную красоту глухой резьбы, оторвав её от эстетики клетской избы в целом. И так же - стремительную экспансию пропильной резьбы, её победное шествие по фасадам мы поймём только в контексте городской строительной культуры на рубеже XIX-XX веков.

Имитация в дереве «под камень» не прошла в зодчестве бесследно и в конце концов привела к ситуации, когда маскарадность, театральность становится чуть ли не признаком хорошего тона. На функциональность особенно не оглядывались - лишь бы здание поражало острым силуэтом, было своеобразно, несло индивидуальность автора проекта. В Тобольске это время отозвалось прежде всего ритмическими изломами в силуэтах кровли. Достаточно обратить внимание хотя бы на один дом подобного рода (ул. Кирова, 37), и станет ясно, как далеко позади осталась художественная цельность избы с её обаянием простодушного лаконизма.

Смотрите: в трактовке фронтонов вроде бы возникает воспоминание о древней кровле «палаткой». Но какой это далёкий отзвук! Ведь скаты игрушечных крыш имеют сейчас назначение только изобразительное. Это не те два могучих ската, которые раньше несли службу, защищая дом от непогоды, а всего лишь архитектурный мотив, не более того. Однако и этот образец формального композиторства выглядит ещё относительно уравновешенным и строгим в сравнении с настоящей вакханалией украшательства, характерной для эстетики эклектизма. Вот уж где переложено сахару! И карниз с кронштейнами, и изобилие пропильной резьбы - и на фризах, и в отделке фигурного фронтона, и крытое крыльцо, и декор на полотнищах двери, и наличники с объёмной резьбой, и в довершение - ещё игрушечный, кукольный балкончик (ул. Мира, 43).

Невольно сопоставляя этих смешных «ряженых» с народными образцами «красоты без пестроты» - они тут же, в двух шагах! - видишь, на какой ложный путь толкает откровенное стилизаторство и подражание. И какая бездна разделяет формальное подражание и глубокое, истинное понимание опыта наших дедов.

В чём же уроки этих безвестных, неграмотных в массе своей мастеров? Американский теоретик архитектуры Франк Ллойд Райт в своё время сделал сенсацию, предложив комбинировать натуральные, примитивные материалы с изысканным обрамлением (скажем, «дикого» камня с чеканным металлом или стеклом)... А ведь русские плотники знали задолго до Райта, как выразителен контраст примитивного сруба и тонкой резной детали! Тот же Франк Райт говорил об особой ценности пространства в интерьере, учил, как его высвобождать, как расставлять вещи, чтоб они не создавали излишней суеты хозяину. Русские плотники разработали это искусство в интерьере избы. Знали они и то, что не стандарт страшен сам по себе, а только бездушное ему следование. Знали и то, что без прозоров на природу худо человеку в городских стенах, как птице в клетке.

...Разные бывают архитектурные заповедники. Есть всемирно известные Кижи и Коломенское под Москвой, куда со всей страны свозят шедевры деревянного зодчества: церкви, амбары, мельницы, бани, жилые избы - всё то, что составляло когда-то единый и хорошо обжитой мир. И всё-таки вырванные из привычной среды, эти постройки становятся всего-навсего экспонатами под открытым небом — настолько очевидна их отдельность друг от друга. Получается так, что у тобольского рубленого города есть перед этими заповедниками чрезвычайное преимущество: мир дерева раскрывается в естественных связях - и пространственных, и временных.