Есть имена и есть такие даты…

Из наших двух деревень, Большие и Малые Русаки, где насчитывалось полсотни дворов, в первый же день войны было призвано два десятка мужчин. Все это делалось в большой спешке. Наспех направлялись женами мешки с хлебом, сменой белья, носками, рукавицами, табаком да кружкой с ложкой. В просторной ограде Смородниковых созвали людей на общий сбор, и председатель нашего колхоза «Красный пахарь» Плесовских Афанасий Федорович выступил с горячей речью, что враг будет разбит и война будет недолгой. Запрягли лошадей в телеги, и обоз отправился в Вагай. А сам председатель остался еще на неделю дома, чтобы передать дела преемнику, Плесовских Афанасию Павловичу, которого, в свою очередь, забрали потом в трудармию.

Туда же, на военные заводы Омска, Свердловска и других городов Урала были призваны еще несколько русаковцев немолодого возраста. Это Чередин Егор Иванович, Ульянов Петр Андриянович, Шестаков Николай Иванович и наш отец Плесовских Павел Федорович. А кроме того, один молодой 18-летний паренек Иван Плесовских. Некорыстный такой росточком и тщедушный на вид, был он признан к строевой службе негодным. А вот все его братья, те воевали. Один из старших сражался на финской, с которой пришел весь израненный и пожил недолго. А пятеро – на Великой Отечественной. И все пятеро полегли на полях сражений, кто на своей земле, а кто – на чужой.

Не вернулся домой и Ваня. Да и никто из наших кормильцев.В Омске на Шепелевском кладбище похоронен в братской могиле наш отец. Но к этой могиле не придешь, не поклонишься. Потому что давным-давно Шепелевского кладбища не стало. В средине 50-х на месте его вырос механический завод.

И вот что всю жизнь не дает мне покоя, такая горькая мысль. Фронтовиков-то мы помним, их фамилии в «Книге памяти» и на обелисках. А про тех, кто умер в трудармии, почему-то мало известно. Вот и решила я сегодня: расскажу про отца. Второго июля у него была именинная память, в этот день он родился в 1896 году, а 9 июля 1942 года умер. И было ему 46 лет.

Каждому человеку дороги свои родители, родовое свое гнездо, из которого вылетел. Доброй памятью вспоминаю и я свой родительский дом, всю большую нашу семью, где, кроме меня, выросли три сестры и три брата. Мы с Ваней – близнецы. Год рождения наш – 1923-й. А потом пошли и другие. Вот мы все на фотографии. Отец Павел Федорович, мама Устинья Васильевна. В первом ряду с родителями – Вера, Вася, Дуся и я. Сзади – Нина, Иван и Николай. Была у нас и еще одна сестричка, между Ниной и Верой, но она умерла.

А история этого снимка такова.

Шел май 1940 года. К нам в деревню приехал на один денечек фотограф. Это было тогда очень редким событием. И мы, дети, конечно, загорелись желанием сняться. Мама сразу же согласилась. Но когда сказали отцу, тот сперва отмахнулся: не ко времени, мол, все это. Он спешил на рыбалку и в сердцах матюгнулся даже. И тут пятнадцатилетний Коля, который услыхал про фотографа и принес эту новость в дом, пал на лавку и заревел от огорчения. Так вот тятю и сговорили. И остался семейный снимок нам на память навечно. Других, кроме него, нет.

А самая дорогая память – родительский дом, который достался мне по наследству. Перевезли мы с мужем его из Русаков в 1966 году.

И стоит он поныне. Да так крепко и прямо, будто только что срубленный. Не поверишь, что дому этому уже восемь десятков лет. Тятя был у нас мастер. Дом построен его руками. С помощью деда, дядьев и братьев, как обычно раньше и делалось. Мастерил наш хозяин семьи еще всякую мебель, кошевы и пролетки, сани, дровни – все он умел. Все в руках у него горело. Целая столярка была оборудована дома, в завозне.

В колхозе возглавлял строительную бригаду. Жили мы довольно справно. Двор был полон скота. Братья – Ваня с Колей-после Русаковской школы пошли в Черноковскую среднюю. Цель у них была - получить высшее образование. И родители их поддерживали.

Но все смешала война. Тятя наш, уже поносивший солдатскую шинель в Первую мировую, в 1914 году, теперь снова был вырван новым вихрем войны из дома. И хотя там, где он был, не свистели пули и не падали бомбы и снаряды, но людей там косила смерть не менее беспощадно, чем на фронте. Фронт – кормили, заводы – нет. Люди там голодали. А работали – на измор. Помню, как с отцова завода прибыл с целью добыть продуктов черноковский мужчина – Петр Михайлович Пырегов. И привез наказ от отца, что отправить ему из съестного и из вещей. Подобные просьбы передали своим близким и другие наши колхозники. В связи с чем правление колхоза вырешило для своих трудармейцев по 10 кг муки. И все спешным порядком принялись за стряпню.

Мы собрали тяте посылку, положив туда, кроме наготовленных сухарей, четыре бутылки топленого масла, табаку, две смены белья. По тем временам – целое богатство. Ведь сами мы жили в основном уже на картошке да на траве. Я тогда на подводе увезла на пристань в Вагай того самого черноковца, что доставить должен был груз до каждого адресата. Пароходы в то время – по большой воде - заходили в реку Вагай, приставали примерно у того места, где ныне мост. Как мы радовались тому, что тятя покушает наконец-то доброго хлебца. Ведь он часто страдал желудком даже будучи дома. Но как гром средь ясного неба прозвучала из Омска весть, что посылку отец наш не увидел, не получил и гостинчиков не попробовал, даже малой граммулечки. Оказалось, в те дни как раз положили его в больницу, истощенным донельзя. И из этой больницы он уж больше не вышел.

У брата, Николая Павловича, хранится письмо, адресованное нашему деду Ф.А. Плесовских. Написано оно на каком-то листке из амбарной книги, где на обороте видны хозяйственные записи. И свернуто треугольничком, теперь уже очень ветхим. Вот что в этом письме говорится.

«Федор Александрович!

Я вам сообщаю, что ваш сын помер в больнице. Болел он дизентерией. Это сообщает вам Плесовских Максим Федорович, бывший конюх сельпо. Помер Павел Федорович 9 июля в 12 часов дня. С ним лежал мой товарищ. И он про все рассказал…».

Такая же причина смерти названа и в официальном документе.

А посылку Пырегов передал нашему однофамильцу из Малых Русаков. Но назад ее не отправили. То ли не было возможности, то ли из других соображений- чтобы спасти себя от голода. Но и тот человек, кто ее утаил, тоже вскоре свернулся. А жена его приходила, обещала, мол, рассчитаюсь. Дайте время, и маслице подкоплю да отдам. Но мама сказала: не надо. Какие долги тут взыскивать со вдовы и детей-сирот?..

А Плесовских Ваню отпустили домой где-то в 44-м. По тяжелой болезни. Говорили, что ехал он с кем-то знакомым до станции Голышманово. И потом должен был направиться пешим ходом в родную сторону, от деревни к деревне, как тогда добирались все. Где и что случилось в пути, это так и осталось тайной. Но родители Вани – Михаил Алексеевич и Милодора Александровна - вплоть до самой кончины ждали: вдруг хоть кто-то из шестерых может чудом каким-то выжил. И придет, постучится в дверь. Но никто из них не пришел до родного порога.

Ох, а сколько повыбило мужиков по стране. Да и женщин сколько погибло, кто на той же войне, кто в тылу – от голода, холода, непосильной работы… У нас в Русаках, где до войны проживало 250 человек, осталась лишь половина.

А первые послевоенные годы – 46 и 47-й - они тоже были нелегкими, сколько голоду натерпелись… Но еще деревня держалась. А потом все пошло на спад, с делением на перспективные и неперспективные населенные пункты. Когда школу у нас убрали, подались кто куда, сперва детные семьи, а потом уже и другие.

Так не стало нашей деревни.

Но время от времени русаковцы съезжаются на свои пепелища. Вспоминают своих родных. Вспоминаем и мы родителей.

Светлая им память!

Мария РЫБЬЯКОВА, ветеран трудового фронта