27 января - День снятия блокады Ленинграда

27 января - День снятия блокады Ленинграда

Блокада города на Неве во время Великой Отечественной войны длилась с 8 сентября 1941 года по 27 января 1944 года. Самой тяжёлой для жителей оказалась первая зима. Немцам удалось разбомбить продовольственные склады, и Ленинград остался без продовольственных запасов. 24 января 1944 г. силами Волховского и Ленинградского фронтов было предпринято наступление, в результате которого блокада была полностью снята.

В городе к этому времени в живых остались чуть более 500 тыс. жителей – это в 5 раз меньше, чем в начале блокады.

Мы уже писали, что в нашем районе проживает всего одна свидетельница тех страшных дней Любовь Ивановна Коркина. В годы Великой Отечественной маленьким ребёнком она вместе с родными была эвакуирована из города-заложника. Тяжёлые испытания, через которые семья прошла, сказались на здоровье родителей маленькой Любы, и они рано ушли из жизни. После их смерти девочка была определена в детский дом. Окончив школу, Люба поступила в педагогическое училище, став преподавателем начальных классов. По окончании учёбы её направили по распределению в Упоровский район в ту самую Старую Шадрину, где она и проработала учителем много лет. Здесь же встретила свою судьбу, вышла замуж. Воспитали супруги двоих замечательных детей, сына и дочь.

О горьком прошлом, о тех страшных блокадных днях детства Любовь Ивановна вспоминать не любит. Разлуки. Смерти от бомбёжек и обстрелов, от голода и холода. Жестокие… Бессмысленные…

Юная Любаша в одночасье становится взрослой. Она осознаёт, что от неё зависит жизнь маленькой сестрёнки, жизни всех её родных. Она никогда не забудет, как пришла война:

– Чётко помню день этот, когда война началась. Она началась в июне, а мне в августе 7 исполнилось. Воскресенье было, день-то такой солнечный, а мы с девчонками ходили за ограду из двора. Вышли – там конфеты продают штучно, а обратно идём – парнишки стоят кучками и о чём-то говорят, всё про какие-то танки, самолёты, машины. Мы думали, они играть собрались в войнушку. Жили мы в коммунальной квартире: коридор и двенадцать комнат по бокам, зашли домой, а там на общей кухне-то рёв стоит. Женщины все в голос ревут: война, значит всё, сразу мужей, сыновей на фронт возьмут. Понимали это, потому что Финская недавно только прошла, а тут опять…

Ну и как-то быстро она подкатила. Осенью, ещё тепло было, появились беженцы. Родители мои, когда поженились, в город из деревни перебрались, и потом моя сродная сестра старше меня на десять лет в Ленинград учиться приехала, жила у нас. Вот её семья-то и приехала. Пятеро детей у них было. И как-то моментально сделалось затемнение, приказ был - все окна заклеить и тёмные шторы повесить. Дежурные ходили, проверяли, чтобы не было полоски света никакой. На чердаке домов уже стояли бочки с водой, ящики с песком. Потому что «зажигалки» бросали с самолётов. Ну а потом я помню, бадаевские склады продовольственные, самые главные в Ленинграде, горели. Ещё тепло было, мы побежали на другую сторону улицы, сахар рекой тёк. Вот ведь какая разведка у немцев была, знали куда больнее ударить. В ту зиму голод и начался.

В начале-то ещё коммерческие магазины были. Мама меня рано утром водила купить хлеба. Насушили мы сухарей, думали война, как финская, недолго будет, а она разошлась. Никаких сухарей не напаслись, всех кошек и собак съели, люди начали умирать. Жутко. А в деревне всё же полегче было бы. Там хоть погреб своими продуктами наполнить можно, спастись, а в городе негде взять. Но оттуда под обстрелом, под бомбёжками бежали, ничего с собой не захватили. В чём были, в том и прибежали. У меня бабушка тоже из этой деревни бежала, да до города не добралась, сгинула по дороге. А дедушка тот вообще не рискнул, не дойти ему было. Так вот и неизвестна судьба ни дедушки, ни бабушки. А сестры-то семья первыми заумирали от голода. Мама у меня тоже вскоре слегла, наверное, свой паёк мне отдавала. Куда надо бегала я, по карточкам выкупить хлеб. Ждали всё, когда радио заговорит, мама нам по кусочку от пайка давала. Отец самый большой был, он первым и умер. Были гаражи, куда покойников возили, их как поленницу складывали, а потом уже вывозили за город, взрывом взрывали яму, и общую братскую могилу делали. А мама, оказывается, беременна была, в больницу попала. Я осталась одна, за мной соседи присматривали. Младшую сестрёнку в ясли круглосуточные отдали. Из роддома ребёнка мама не принесла, он там и умер. Пошли мы с ней за сестрёнкой, а она уж совсем обессилела, ходить перестала. Старались на улицу её вывести, к весне дело было, потеплей стало. Побилась она немножко несколько дней и умерла тоже, её так в коляске и увезли.

Так и получилось, что у меня ни одной могилки нет, вот к памятнику и хожу, чтобы помянуть.

– Любовь Ивановна, страшно было одной за хлебом ходить?

– Я один раз помню в парадную зашла, кусочек за пазухой держала, а свету нигде нет, и меня кто-то схватил сзади. Я только испугалась за хлеб свой, что у меня его отберут, и, видно, закричала во весь голос. В первой комнате кто-то ещё жил, выскочили люди-то, помогли. Хлеб спасся.

Бомбёжки начались. Главное, всё ночью, когда спать надо, а не было возможности. Ни спать, ни есть. Мы уж и не раздевались совсем. Как только тревога раздастся, в бомбоубежище все бежали. Раз мы сходили, наверное, в бомбоубежище и перестали. Там ведь при прямом попадании тоже могло завалить, и не выберешься. Коридор у нас глухой был, туда и выходили. В комнате взрывной волной окна могло выбить и лицо повредить. На всю жизнь мне в память врезалось: как на корточках сидишь около стенки и как спать охота. Так до весны дожили. Когда потеплело, мы стали на кладбище ездить крапивку рвать, в городе-то даже её не было. Похлебку из неё делали.

– Любовь Ивановна, когда вас эвакуировали?

– Я сама-то и не знала. Делала запрос позже, мне ответили, что в июле 42-го, и документы о рождении тоже нашлись, а то так и не знала бы, когда родилась. Восхищаюсь ленинградцами, ведь все документы умудрились сохранились. А тогда, пришли какие-то люди, мы собрались, отправили нас в пассажирских вагонах куда-то. Потом через мост какой-то шли, в поле эшелоны стояли, вагоны-товарняки, ну и люди в них стали садится, холодно было. Когда на станциях останавливались, я за кипятком бегала или мама мне давала вещи на что-нибудь обменять. Вот один раз я чуть и не отстала от поезда, ладно успела. Так до самого Омска и ехали. Оттуда на пароходе по Иртышу. Довезли до Тазовского, а там ведь благодать - ни бомбёжек, ни обстрела. Меняли одежду на хлеб, рыба была. Мама на рыбзавод устроилась. А зимой страшно работать было на улице. Всё женщины лёд рубили, раз консервный комбинат - надо морозить летом рыбу. Вот на морозе и продуло маму, заболела, умерла в 44-ом. Увезли меня потом в Салехард в детдом. Год может там прожила. Потом перевезли в Кушеват. Там в церкви жили, посредине бочку поставили и топили, холода стояли. А потом указ пришёл: кто не коренные жители, всех вывезти. Нас набралось 50 человек, и повезли нас опять. Доехали до Тобольска. Попадались на пути люди хорошие и худые. Шесть детдомов прошла. После учёбы по распределению попала в Упоровский район учителем. Нас человек 30 детдомовских было, мы никогда не вспоминали о прошлом, про войну. Даже дети мои сегодня ничего не знают, я не рассказывала, тяжело было вспоминать, не могла говорить…

Память человеческая цепко хранит ужасы военных лет, блокаду Ленинграда, не забудут ни его жители, ни те, кто его спасал. Не должны забывать и мы. И свято чтить дату: 27 января 1944 года, великий и радостный день полного освобождения Ленинграда.

Беседу записала Наталья ШРАЙНЕР.