Переселенцы. Сто двадцать лет спустя (часть 12)

АЛЛЕЯ ПАМЯТИ
 

   Вся история моих отношений с белорусами – жителями села Рогинь (и не только с ними), что на Буда-Кошелевщине в Гомельской области, началась с того самого фильма «Самоходы», что осенью 2016 года в сибирском селе Ермаки снимала независимая белорусская телекомпания «БЕЛСАТ».

   Об этом фильме, повествующем о нынешней жизни ермаковцев – настоящих потомков белорусских переселенцев («самоходов»), о презентации фильма в Минске, о приуроченной к этому событию поездке героев фильма в Беларусь – на родину предков в июне 2017-го в рамках международной белорусско-российской программы «Вяртанне», я подробно рассказывала на страницах газеты в нескольких номерах. Эти статьи можно и сейчас отыскать в Интернете, а можно прочитать и в подшивках газеты «Красная звезда». Они (а их на сегодня уже 11) выходят под общим заголовком в цикле «Переселенцы. Сто двадцать лет спустя» вот уже несколько лет, так что, мне кажется, отыскать их, при желании, будет несложно.

   А сегодня я расскажу о том, как же дальше развивались те добрые отношения, которые зародились между мной (и не только мной) и белорусами в июне 2017-го, в той совместной с ермаковцами поездке в Беларусь.

   В те дни в Рогини случилось несколько ярких событий, воспоминания о которых до сих пор продолжают будоражить и согревать душу и сердце не только мне, но, надеюсь, и ермаковцам тоже.

   Расскажу о двух знаковых для меня событиях, случившихся тогда в Рогини, а связаны они будут с …деревьями. Да-да, уважаемые читатели, именно с ними. Оказывается, что и деревья могут объединять людей и страны.

   А позже, по следам тех первых событий, случатся и третье, и четвёртое. Но всему своё время, как говорится...

   О первом рогинском событии, рассказанном в одном из январских выпусков газеты, я сейчас напомню. То была история, которую в один из дней нашего пребывания там я услышала в новостях Гомельского телевидения. Ею поделился журналист Александр Добриян: он в те дни освещал нашу поездку по Буда-Кошелевщине.

   Вот что я писала зимой об этом в газете «Красная звезда»:

 «…одной историей, связанной с нашими переселенцами, и доселе никому не известной, Александр Добриян потряс меня до глубины души. Он оказался таким дотошным журналистом (вот что значит настоящий профи!), что готовя этот материал для эфира, раскопал у кого-то из рогинских старожилов историю о некой лиственничной аллее, посаженной в Рогини в 1928 году.

Вот рассказ Александра:

«Переселенцы никогда не забывали о своей малой родине. И это дерево – прямое тому подтверждение. В 1928 году, когда Рогинь сгорела дотла, те самые переселенцы приехали из Сибири помогать восстанавливать село, а с собой привезли саженцы сибирской лиственницы. Тогда здесь была высажена целая аллея, но уцелело, правда, только вот это дерево».

 Я замерла: за спиной Александра в кадре возвышалась раскидистая лиственница, с могучей зелёной кроной. Она росла во дворе Рогинской школы. Помню, что едва дотерпела до утра – так мне хотелось увидеть эту живую память о переселенцах…»

   Конечно, я увидела ту лиственницу ещё не раз. Стояла под ней, гладила рукой её тёплую, шершавую золотистую кору и представляла себе, какой здесь была когда-то аллея из её подруг, таких же, как и она, ермаковских красавиц. А ещё благодарила её за такую живую память о сибирских переселенцах, что привезли её сюда. Благодарила и рогинцев, сохранивших в своих сердцах эту удивительную историю.

   Вернувшись в Петербург, поделилась этой историей с Николаем Воробьёвым. Он хоть и побывал в те же дни, что и я, в Рогини, но сюжета о лиственнице не видел. Знаю от Николая, какое сильное впечатление произвели на него мой рассказ и сам телесюжет о лиственнице, который он отыскал в Интернете.

   Позже в телефонных разговорах, с удовольствием вспоминая многие моменты из той незабываемой встречи с родиной предков, мы не раз, и не два возвращались с ним к рогинскому чуду – ермаковской лиственнице, что живёт и украшает белорусскую землю.

   Выходило, что наши переселенцы-самоходы хоть и ушли больше века назад из Рогини за лучшей долей в Сибирь (а это случилось в 1897 году), связи с малой родиной долгие годы не теряли: та лиственница была прямым доказательством этим словам. И хотя она уже давно не молода (по человеческим меркам ей без малого почти девяносто!), наверняка ещё помнит тепло рук тех белорусских сибиряков, что привезли её и посадили на родной земле в 1928 году.

   Кто были эти мужики, пришедшие на помощь землякам восстанавливать Рогинь после пожара в конце двадцатых, нам неизвестно. Может быть, это были те самые переселенцы, что покинули когда-то родину? А может, это были уже их народившиеся на сибирской земле сыновья? Ведь со времени переселения прошло ровно тридцать лет до того, как случилась беда в Рогини, и их сыновья выросли? Нет ответа на этот вопрос, и спросить, увы, уже некого. Только лиственница одна и хранит память о тех днях и людях, да их добром деле…

   И решили мы с Николаем однажды, что наступил наш черёд повторить дело наших переселенцев, но теперь уже увековечить память о них самих, высадив для этого в Рогини, как когда-то сделали они, похожую аллею памяти. Только не простую аллею, а именную: в наших руках к этому времени был обнаруженный в Тобольском архиве фамильный список тех самых первых, что ушли осваивать сибирскую землю. Это были двадцать четыре семьи выходцев из белорусских деревень Рогинь, Антоновка, Бушевка и других, а среди них и семьи наших с Николаем прапрадедов Мельниковых, Новиковых, Воробьевых…

   Многие из этих переселенцев были прихожанами Рогинской Свято-Никольской церкви. Но та старая церковь, у стен которой весной 1897 года был проведён прощальный молебен для отправляющихся в Сибирь переселенцев, не сохранилась. Разграбленная в годы гонения на верующих позже сгорела. Рогинцы рассказывали, что в том пожаре 1928 года, когда сгорела сама Рогинь, церковь чудом уцелела, однако через год её тоже уничтожил огонь.

   Потом, в послевоенное время на церковном пустыре пленные немцы построят небольшую деревянную школу, и в ней будет учиться Виктор Узлов – человек, захотевший однажды воскресить на этом месте утраченную Никольскую церковь. К тому времени, когда он вырастет и его желание совпадёт с возможностями, пройдёт много лет. Та школа, что была построена после войны, и в которой учился Виктор, к концу восьмидесятых устареет и станет малой.

   Новую каменную школу рогинцы построят в девяностых, чуть поодаль от старой. Какое-то время прежнюю школу будут использовать под магазин, а потом и вовсе забросят. Ещё через несколько лет её снесут, и бывшая церковная площадь опустеет, и только на переменах там будут играть в догонялки ученики из новой школы.

    Но свято место пусто не бывает, и так случится, что этому месту заново придётся освятиться.

   В 2015 году Виктор Узлов со своими партнёрами затеет на том самом пустыре строительство нового здания Свято-Никольской церкви. Храм он станет возводить по собственному проекту (он строитель), из настоящей сибирской сосны. Вот это почти законченное архитектурное чудо мы и увидим с Николаем Воробьёвым в той самой нашей первой поездке в Рогинь, и очаруемся и строящимся храмом, и этим удивительным местом …

   Я рассказывала в предыдущих своих статьях о том, как принимали нас тогда, в июне 2017-го, рогинцы, рассказывала и о строящейся церкви, и о том, как мы подружились и породнились тогда со многими рогинцами. И с Виктором, конечно, тоже. Вот поэтому, когда у нас с Николаем Воробьёвым год спустя родилось желание посадить в Рогини аллею памяти нашим переселенцам, вопрос о выборе места для неё не стоял: конечно, это был церковный двор Никольской церкви. Мы рассказали Виктору о своей затее, а он, её с ходу одобрив, поспешил поделиться с протоиереем Сергием Пешко – Благочинным Буда-Кошелевского округа Гомельской епархии. С отцом Сергием мы уже были знакомы – в июне 2017-го у стен строящегося рогинского храма он проводил благодарственный молебен в честь приезда потомков переселенцев из Ермаков. Об этом большом для нас празднике я тоже рассказывала на страницах газеты.

   Когда детали были определены, оставалось согласовать время нашей с Николаем Воробьёвым поездки в Беларусь. Виктор Узлов предложил приурочить посадку аллеи к открытию Свято-Никольской церкви, освящение которой планировалось на конец сентября 2018 года. Так мы и решили, что поедем к этому событию. Саженцы хвойных – пихты, лиственницы и кедра – Николай обещал привезти из Ермаков, он собирался их накопать в лесу за домом своих бабушки и деда Воробьёвых. Идея с саженцами была блестящей, однако я волновалась о том, пустят ли Николая в самолёт с такой охапкой саженцев. Но волнения мои были напрасны: до Рогини благополучно долетели все деревца.

   Однако в Рогинь мы поехали втроем…

 БОГ ТРОИЦУ ЛЮБИТ

   Говорят, Бог троицу любит, вот и нам с Николаем он послал компаньонку в этом благородном деле. Это была Надежда Шаманская, жительница Ишима, с которой ни я, ни Николай Воробьёв не были знакомы до лета 2017 года.

   Так случилось, что я после возращения из Беларуси отправилась в августе того же 2017-го в Сибирь, в Ермаки. Я везла обещанную в своём далеком детстве бабушке горсть её родной белорусской земли. Бабушки моей давно нет на свете, но своё обещание, данное ей полвека назад, я всю жизнь мечтала исполнить. И вот везла ту заветную горсть земли, чтобы высыпать на бабушкину могилку в Ермаках.

   К этому времени у меня уже были собраны архивные материалы по двум моим белорусским родам Новиковых и Мельниковых, выстроены начальные рабочие схемы родословных. Родни, о которой я прежде ничего не знала, в этих схемах оказалось много, но это были давно ушедшие из жизни люди, имена которых мне помогли обнаружить метрические книги. А мне очень хотелось теперь отыскать их ныне живущих потомков – детей и внуков моих двоюродных и троюродных дядьёв и тёток, о существовании многих из них я ничего не знала.

   Вот Надежда Шаманская оказалась одной из первых таких ласточек.

   Она отыскала меня через Интернет, тоже побывав в Ермаках этим летом. Мы разминулись с ней там всего на один день – я уже уехала в Ишим, а она приехала в Ермаки, но Богу было угодно, чтобы мы с ней обязательно нашлись. Ей на счастье в Ермаках встретилась Валентина Лапудева-Чернякова, моя бывшая одноклассница, рассказавшая обо мне, а Надежда в свою очередь поведала ей, что она хоть и не местная, но из рода Новиковых и Воробьёвых. Что её бабушка и дед жили когда-то в Ермаках, и что она приехала поклониться их могилкам сейчас.

   Валентина помогла нам встречу устроить: она написала мне в интернет-сообщении, что меня разыскивает возможная родственница, и сообщила координаты Надежды. В Ишиме мы с Надеждой созвонились и встретились. Спасибо Вале за это.

   Теперь, спустя четыре года, оглядываясь назад, никак не перестаю удивляться тем встречам с новыми родственниками, что я обрела за эти годы. Но за Надежду благодарю судьбу особенно, потому что она нас не только познакомила и подружила, а подарила мне очень близкую и родственную душу. Помню, как в первую нашу с ней встречу, устанавливая степень родства, долго разбирались в хитросплетении родственных связей. Я ничего об этой её веточке Новиковых-Воробьёвых не знала, хотя знакомых родственников среди многочисленных Воробьёвых у меня было много. И Надежда ничего не знала о моей веточке Новиковых-Мельниковых. Тогда на помощь нам пришла моя схема родословной Новиковых, вычерченная карандашом на листе миллиметровки. Мои близкие родственники расположились на схеме слева, её – справа. Мы оттолкнулись с ней от самых старших переселенцев Новиковых, имена которых я и сама не так давно обнаружила в метрических книгах. И оказалось, что наши с ней прадеды – мой Антон, а её Василий – были родными братьями. А привёл их в Сибирь наш прапрадед Исаак Иванович Новиков. Только у моего Антона уже была семья и дети, и среди них – мой будущий дед Семён, а Василий шёл в Сибирь, будучи молодожёном, и его первенец – сын Иван – родится по дороге в Ермаки. Вот этот новорождённый Иван станет в будущем дедом Надежды Шаманской, но для этого он в 1917 году, в канун Октябрьской революции, женится на Татьяне Ильиничне Воробьёвой, а она родит ему дочь Евдокию – будущую мать Надежды…

   Помню, как рассказывала Надежде всю эту историю нашего большого рода Новиковых, а она не сводила восхищённых глаз с карандашной схемы нашего с ней родства. Заворожённо водила по ней пальцем и всё приговаривала: «Сколько же у нас родни, какие мы богатые. Как же хорошо, что мы с тобой нашлись, сестричка моя дорогая!» А я смотрела на неё и думала, что моя мечта отыскать хоть кого-то из потомков тех, о ком я собирала архивные сведения, начала сбываться: передо мной сидела Надежда, с именем которой и дальше начнут сбываться мои надежды и мечты.

   Я делилась с ней всем, что знала к этому времени о наших переселенцах-белорусах, рассказывала о том, как нашла в Беларуси родину наших прадедов – и Новиковы, и Воробьёвы были выходцами из деревни Рогинь. О том, как побывала там с ермаковцами совсем недавно, а она поила меня чаем и всё не отрывалась от той схемы с именами таких далёких и неизвестных ей прежде родных людей.

   Потом наступит мой черед изумляться, когда Надежда положит на стол кипу семейных фотографий, и я увижу лица тех самых молодожёнов Василия Исааковича и Федосию Пименовну – прадедов Надежды, о которых только что рассказывала ей сама. На фотографии 1916 года увижу их сына Ивана – деда Надежды, где он, солдатик царской армии, сидит с балалаечкой в руках. И бабушку её Татьяну Ильиничну увижу, ту, что была родом из Воробьёвых и стала женой Ивана, и всю её большую родню по этой ветке увижу…

   Я узнаю от Надежды, что семья её бабушки Тани жила в Ермаках на Салыповке, там же, где жила и семья моей бабы Ганны Новиковой. И что потом, в начале пятидесятых, ее бабушка Таня потянется за детьми в город Ишим и перевезёт туда свой дом с Салыповки. И что Надежда, родившись в этом доме уже в Ишиме, будет изредка в детстве бывать в Ермаках у родственников. И что в ту её поездку в Ермаки, благодаря которой мы встретились, она собиралась уже много лет.

   Нас долго потом не отпускало чувство, – да и сейчас не отпускает! – что это они, наши родные бабушки и дедушки, помогали нам с Надеждой встретиться.

   А ещё мы с ней выяснили, с какой стороны ей родственником приходится Николай Воробьёв. И оказалось, что они с ним прямые родственники по её бабушке Татьяне Ильиничне: прадед Николая – Иван Ильич Воробьёв был родным братом бабушки Надежды. 

   И, конечно, как только я поделилась с ней нашим с Николаем желанием через год вернуться в Беларусь, чтобы посадить там, в Рогини, аллею памяти нашим предкам, она тут же стала собираться в поездку с нами.

   Вот так и родилась наша троица, представляющая из себя потомков трёх больших родов белорусских переселенцев: Николай был из рода Мельниковых и Воробьёвых, Надежда –  из Воробьёвых и Новиковых, а я из рода Новиковых и Мельниковых. Так круг нашего родства и образовался.

   …Приближался сентябрь 2018-го.

   К поездке мы готовились основательно, понимая, какие нас в Рогини ждут дела. Нам предстояло не только высадить аллею памяти, но и побывать на открытии и освящении Рогинской церкви, и в Рогинь мы ехали не с пустыми руками.

   Из Ермаков от Антонины Зубаревой-Гелиш пришла посылка. В ней Тоня (она потомок четырёх фамилий переселенцев, среди которых были рогинцы Крупниковы, Зубаревы, Суздалевы и Греченко) прислала горсточки земли с подворий тех первых переселенцев, что основали Ермаки. Конечно, многих из этих первых усадеб в Ермаках давно не сохранилось, но о том, где они были когда-то, Тоне подсказала её мать – Феодора Даниловна, которая, несмотря на свой преклонный возраст (тогда ей было 95 лет), памятью обладала хорошей.

   Собирать землю помогала ещё одна Тоня, только Чернякова (Кутырева), она – потомок рогинских переселенцев Черняковых и Цитриковых.

   Эту землю, собранную двумя Тонями, нам предстояло высыпать при посадке аллеи в лунки двадцати четырёх именных саженцев.

   Обе Тони оказались причастны к Ермаковской Никольской церкви: Тоня Чернякова – староста в церкви, а Тоня Зубарева там казначей; вот и они в той посылке с землёй в подарок рогинцам отправили от своего прихода новенькую икону «Неопалимая Купина».

   В посылке прилетела ещё одна икона, правда, совсем небольшая. Но от неё, маленькой и закопчённой огнём лампады, веяло такой стариной, что её было боязно брать в руки. Иконка эта, с едва проглядывающим на ней ликом Христа, принадлежала когда-то бабушке-переселенке – матери Домны Артемьевны Лошковой-Морозовой.

   Елена Зайцева – дочь Домны, услышав о нашей поездке в Рогинь, передала икону в дар новой Рогинской церкви со словами: «Пусть икона эта, пришедшая с переселенцами из Беларуси в Сибирь, снова вернётся на родину». Трогательным и очень символичным оказался этот подарок…  

   И ещё несколько икон мы привезли в Рогинь. Моя икона была приобретена в Петербургском Никольском Морском соборе. На ней – лик Николая Чудотворца, изображённого глубоким старцем: таков наш петербургский стиль иконописи.

   Надежда Шаманская тоже везла в подарок икону, и тоже …с ликом Николая Чудотворца. Мы не сговаривались об этом, но желания оказались схожими. Нам хотелось, чтобы наши иконы стали достойным украшением новой рогинской церкви, носящей имя этого святого.

   Так случилось, что сын Надежды, Алексей, путешествуя по Италии, побывал в той святой базилике итальянского города Бари, где хранятся мощи Святого Николая Чудотворца, и привёз оттуда икону с изображением этого святого. Когда же Надежда стала собираться в Беларусь, на семейном совете они с сыном решили, что эту икону нужно отвезти в дар рогинцам. Оклад для иконы попросили исполнить известного ишимского мастера-краснодеревщика Владимира Шалягина. А тот, услышав, для чего предназначается эта икона и куда ей предстоит отправиться, денег за работу не взял, сказав, что дело это богоугодное.

   И икона эта, получив из рук талантливого мастера прекрасное облачение, стала в рогинской Никольской церкви иконой праздничной. С нею в руках в день открытия и освещения храма был совершен крестный ход, а потом ее торжественно разместили на аналое в новом храме. Достойный подарок, что тут скажешь…

(Продолжение следует).

 г. Санкт-Петербург