Мы дети страшных лет войны

На гранитную плиту

Положи свою конфету.

Он, как ты, ребёнком был,

Он ведь тоже их любил…

В память об узниках фашистских лагерей люди приносят к гранитным плитам мемориалов не цветы – конфеты и игрушки.

Семья Владимира Александровича Дежурного попала в оккупацию в самом начале войны. Фашисты заняли деревеньку Бабиничи под Витебском. В доме Дежурных разместился немецкий штаб. Семья перебралась в баню, которая топилась по-чёрному. Чтобы прокормить шестерых детей, мать продавала в городе довоенную одежду. До сорок третьего года жили «под немцами». Потом всё население деревни погнали в Витебск, где был организован так называемый накопитель. Формировались составы из «тепляков». Вагоны забивались пленными. Местом назначения был фашистский концлагерь в Литве, в Алитусе. Взрослых выводили на работу. Малыши оставались наедине со страхом. Лагерную баланду даже при диком голоде есть было невозможно. Ежедневно кто-то умирал, кто-то не мог подняться. В феврале 1944 года узников пригнали на железнодорожную станцию, затолкали в вагоны для перевозки скота и повезли на запад. Привезли в концлагерь в Михендорфе, в пятидесяти километрах от Берлина.

Ему было тогда семь лет. Кажется, семь. Когда нагрянула война, они уравнялись в годах. Кому сколько лет? Какие дни рождения? Дни смертей – везде и всюду. Всем в равной степени тяжело было нести единые невзгоды.

– Бедное дитятко, – беспокойно и горестно говорила мать, отводя сына к себе в закуток в длинном, как кишка, бараке для узников концлагеря. Руки у мамы были лёгкие, ласковые и уютные. Что-то плюхало в карман. И вот уже в ладошках сынка кусочек хлебушка. Твёрдого эрзац-хлеба, спрессованного наполовину из опилок, а всё равно текут слюнки.

– Ну, беги, – тихим шёпотом направляла женщина мальчугана к двери, и он, молча, не поднимая глаз, мышью шмыгал обратно, чтобы не заметил клятый-треклятый мальчишечий враг – лагерный надзиратель, с остервенелым взглядом, лишённый сострадания и сердца. Навеки в память врезался этот немец по имени Ганс, сытый, огромный, цыганисто чёрный, против обыкновения – арийцы, как правило, рыжие или шатены. Володе с сёстрами запрещали бегать во взрослый барак. Чёрный Ганс забивал до крови и мать, и ребёнка. Попадался под руку и Володя Дежурный. Видел, как, поспешно крестясь, мама в ужасе закрывала глаза.

– Вот придут наши… – маленький человек до последнего дня верил, что наши придут. И этот день наступил, подводя счёт былому.

Сквозь маленькие оконца холодного барака светлыми нитями пробивался утренний свет. А света не хотелось, не было сил оторваться от детских грёз. Не грёз даже – воспоминаний. О их довоенной хате, которая рисовалась сказочным приделом: ярко пламенели угли в печи, вкусно пахли картофельные деруны.

Мальчик застонал. Но стона его никто не расслышал. Тихий, протяжный, тяжкий гул стоял по всему бараку. От боли, несусветной, неподъёмной и тяжкой, от страха, от холода… От голода.

Сетка-рабица трёхъярусных нар, служившая матрасом, впивалась в тело, кожа ссохлась, шелушилась и зудела.

Володя приподнялся: по бараку разливался неяркий туманный свет. Следующая мысль его потрясла немыслимой догадкой: старших сегодня не гонят на работу. А где лагерная охрана? Ощущение голода подгоняло. Рядом, через ограждение из колючей проволоки, барак для военнопленных чехов. Им приходили продуктовые посылки по линии Красного Креста. Малышня, человек тридцать, постоянно бегали туда. Чехи бросали доходягам хлеб, недоеденный завтрак.

– Люди добры, дайте хлебца, – с трудом выдавливали из себя четыре слова маленькие узники. Просили до тех пор, пока кто-нибудь ни бросал в их сторону кусок. Если на их беду появлялся Ганс, доставалось кнутом, сапожищами. Как стайка голодных воробьёв, они пускались врассыпную. Да разве от Ганса уйдёшь? А тот, рассвирепев, махал во все стороны кнутом со свинцовыми подвесками.

– Кляйне руссиш швайн, – грозно ругался он. Одного мальца как-то насмерть захлестал, войдя в раж. Володя помнит, как мать говорила гневно:

– Фашист, дитятко малое порешил. Да что же это… Не бегай туда, Вова. Не бегай, родименький ты мой.

А сколько было убито мальчишек, сколько изранено автоматными очередями охранников. В детских сердцах жила надежда докричаться, достучаться до милосердия.

Володя попросился вниз. Его привязывали к нарам, чтобы не упал. Прятали не раз от лагерного медработника. Тот каждое утро обходил барак и выявлял больных. Всех с подозрением на тиф, дизентерию, другие заразные болезни, уводили. В бараке эти пленные больше не появлялись. Миша снял брата, поставил на худые ноги. Тихо. Что за день?

– Ты что-нибудь видишь? – спросила сестра.

– Вижу. Охраны нет.

– Айда к чешским баракам.

– Там танки с красными звёздами, – крикнул кто-то.

– Наши! – закричала лагерная ребятня и ринулась из барака.

У лагерных ворот, где всегда было пусто, стояли советские танки. И такой воздух, как из распахнутого настежь окна! И такое неистовое солнце! Пылали огнём звёзды на тридцатьчетвёрках. И очень красивыми казались загоревшие лица солдат-освободителей. Володя Дежурный навсегда запомнил это чувство свободы. Его ни с чем не сравнить! Радость. Счастье. Брызги солнечного света. Запах весенней земли, от которого кружилась голова.

– Мама, листья уже есть. Зелёные, – закричал Володя. Как будто они могли быть другого цвета. Но мама поняла, обрадовалась. Мама всегда всё понимала.

– Русские, собирайтесь домой! – объявили военные. После получения справок, Дежурные двинулись назад, в Белоруссию. Ощущение смертельной усталости исчезло. Домой. Домой! В ресторанчиках и домах, оставленных немцами, чего только не было: консервы, хлеб, шоколад. И гулкая тишь. Яркие игрушки, книжки, цветные карандаши – фантастика.

– Мама, посмотри, – возможно, маму что-то огорчало. Володе помнится её отрешённое лицо. Она туго затягивала шнур, перехватив им всё, что можно было загрузить на повозку: одежду, обувь, продукты.

Огорчения женщины оправдались. Дети не могли сдержаться, нахватывались разной еды, съедали больше, чем полагалось истощённым, падали, корчились в страшных муках. В одном из богатых домов узники увидели накрытый стол. Обрадовались: наверное, хозяева испугались при виде русских и убежали. Тот, кто успел съесть первую ложку, падал замертво с пеной у рта. Пища была отравлена. Володю и его сестёр, брата Михаила Бог миловал. Отравление оказалось несмертельным. Вызвали рвоту. И всегда, когда принимались потом за еду, мама напоминала:

– Капелюшечку всего.

Был апрельский день. Слепило глаза от солнца и нахлынувшего счастья. По немецким дорогам шли люди, тянулись обозы на восток. Только к середине лета они доберутся до советской границы. К осени прибыли домой. До войны в Бабиничах насчитывалось более 500 дворов, осталось три. Устроились в чудом уцелевшей бане, два на три в чистоте, где и размещались все: отец Александр Васильевич, мать Мария Михайловна, дети: Валентина, Римма, Михаил, Вера, Володя. Запасы трофейной еды быстро кончились. На мирной белорусской земле, сожжённой, испепелённой, в страшных воронках, их ждали нужда и голод. Большая семья примет решение ехать в числе других добровольных переселенцев в Сибирь. Для освобождённых узников Михендорфа Веры и Володи Дежурных молодой посёлок лесозаготовителей станет гостеприимной землёй, второй родиной. Вова получит среднее образование, окончит школу ФЗО, инженерные курсы при Уральском лесотехническом институте, будет трудиться в Таповском леспромхозе. Мастером лесозаготовок. Техноруком. Начальником лесопункта. С 1976 года односельчане изберут Владимира Александровича Дежурного председателем исполкома Новотаповского совета, позже главой сельской администрации. Более полувека составит общий трудовой стаж ветерана труда, Почётного гражданина Юргинского района Владимира Александровича Дежурного. С женой, Евгенией Егоровной, проживут 52 года, сыграют золотую свадьбу, на которую съедутся сын с дочерью, внуками и правнуками. Честный, прямолинейный, обстоятельный, он не терпит непорядка ни в чём. Сто вкуснейших запахов в доме каждый день: Евгения Егоровна редких умений хозяйка. Дежурные друг для друга – подарок судьбы. В мудром жизненном устройстве Владимира Александровича Дежурного много светлого, хорошего. Чутким сердцем сопереживает всем печалям и недугам. Живёт, благословляя тот апрельский день освобождения и каждый день земной.

Т. УСОЛЬЦЕВА

Использованы фотоматериалы с Интернет-сайтов: http://aqua-snezhok.livejournal.com, http://www.un.org/russian/documen/gadocs/28spec/auschwitz.htm#