Я прошла через три детдома

Без мамы я осталась в три года. Жили мы тогда в селе Карагай. А когда случилось это несчастье, отец переехал с нами, тремя детьми, в юрты Супринские, его родную деревню тогда еще Дубровинского района. Папу звали Ураз Ахметчанович Азанов. Он был инвалидом Гражданской войны, на которой потерял левую ногу выше колена. Ходил на костылях. Жили мы тем, что папа сапожничал. Люди несли за это кто продукты, кто деньги. Нас он растил один. И я рано стала за маленькую хозяйку. А старшие братья – за добытчиков. Помню, как они на себе, на ручных санках, таскали дрова из леса. Мухаметчан, с которым у нас разница в четыре года, учил меня кашеварить. До сих пор слышу его голос: «Айгуль, вот так надо заводить тесто на лепешки, а так на лапшу. Так раскатывать сочни, так нарезать, чтобы было тоненько». Мы росли средь большой родни Азановых и своего сиротства не ощущали.

Потом началась война. Старшего папиного брата, с чьей семьей мы были ближе всего, призвали в трудармию в г. Омск. А через несколько месяцев у нас случилось большое несчастье. Поздним ноябрьским вечером к нам пришли какие-то угрюмые люди в форме и забрали отца с собой. Говорят, что он пострадал за какое-то неосторожное слово о Сталине. А донес на него наш же супринский житель, 16-летний мальчишка, активист-комсомолец, приходивший к нам накануне. У отца частенько бывали деревенские мужики, деревенские парни. Дом наш был открытым для всех. И вот чем это кончилось.

Месяц папу держали под арестом в райцентре, а потом увезли в Тобольск. А так как дом наш опечатали, мы ушли в дедовскую «малуху», что со смертью его и бабушки пустовала уже давно. Помню, как мы были испуганы, как рыдали в тот вечер. А добрейшая наша тетушка, жена дяди Килимуллы, успокаивала нас. Мол, не плачьте, все обойдется. Там же умные люди, разберутся во всем, ведь отец ваш не враг. И его отпустят домой. И мы жили этой надеждой. Но, увы, не вернулся к нам наш кормилец.

Через много лет стало известно, что его судили и расстреляли там же, в тобольской тюрьме, 8 ноября 1942 года.

А осенью 43-го подошла пора расставаться и с братом Мухаметчаном, которому пришла призывная повестка чуть не в день его 17-летия. Правда, попал он не на Запад, где шли кровопролитные бои, а на Дальний Восток, где пока царило затишье. Но все же и ему досталось повоевать. С японцами. И служил он семь лет.

Шаймардан, второй брат, тот работал в колхозе. Только мало что получал. Дадут горстку муки овсяной, из нее заваришь болтушку, похлебаешь и вроде сыт. Хлеба мы, считай, не видали.

И вот кто-то нам подсказал, что сирот берут в детский дом, который открылся в Дубровном. В том году в Дубровинский район привезли 300 детей из киевского детдома. Часть их была отправлена в село Загваздино, а часть оставлена в райцентре.

И вот я пошла проситься в этот приют. В сельсовете мне дали справку, необходимую для этого. Детский дом располагался на улице Ленина, в бывшем здании школы, таком длинном, приземистом. В первый день мне сказали, чтоб вернулась домой. А назавтра чтоб прибыла с топчаном и подушкой. Потому что в детдоме не хватало ни спальных мест, ни матрасов, ни прочего. И хотя в татарских жилищах, в том числе и у нас, никаких кроватей не ставилось, все мы спали вповалку на саке – урын по-сибирски, там же ели, играли и спасались от холода, но топчан у нас был на улице. По весне в половодье, в 41-м году его выловили в реке, и вот он пригодился. Назавтра нам дали лошадь из колхоза. Погрузили мы все на сани, и брат увез меня в Дубровное.

Чем мне помнится Дубровинский детский дом? Ну прежде всего хорошим и добрым, беспокойным директором Софьей Федоровной. И приветливым поваром тетей Марусей, которая меня как-то сразу выделила из всех, приметив, что я ловко управляюсь на кухне. Мы дежурили там по очереди. А вот фамилии этих женщин запамятовала.

В Дубровинском детском доме обрела я закадычную подружку, сироту Тамару Казакову, которая попала в наши края из Киева. Интересно, что, имея русскую фамилию, имя и отчество – Ивановна, - она считала себя узбечкой. Знала этот язык, понимала и наш, татарский. Отлично говорила по-русски. А я вот, кстати, по-русски говорила плохо. И за спиной у меня был всего один учебный год в татарской школе, поэтому меня в 12 с половиной лет снова посадили в первый класс. Но переростков тогда за партами хватало, и это не было удивительным.

Никогда не забыть и такие картины, каких детей привозили в детдом из окрестных селений. Совершенно порою голых, закутанных в чужой тулуп, а то и просто в какую-то дерюгу и солому, изможденных, больных, завшивленных. И в детдоме они за короткое время приходили в себя, отъедались и веселели.

В победном мае 45-го Дубровинский детский дом в своем полном составе перебазировался в село Загваздино, куда мы плыли пароходом.

Там я прожила два года. А в 1947-м, опять же в мае, некоторых воспитанников детского дома отправили в обратный путь по Иртышу, в село Большой Карагай. Делалось это по решению Тюменского облоно. Цель стояла такая – детей-сирот татарской национальности собрать в один общий детдом, в свою языковую среду и культуру.

В нашей группе оказалась и Тамара Казакова, не без ее настойчивой просьбы.

В большом и подробном материале «Карагайский детский дом», который опубликован в трех июньских номерах «Сельского труженика», я прочла такие данные, что самым младшим воспитанникам там было по 4 годика, а самые старшие – это были Марс Давлетбаев, с 1930 года, и Тамара Казакова с 1932. Но мы с ней всегда считали, что ровесницы. Я – с 1930. Но была я ростиком маленькой, хрупкой и выглядела намного младше своего возраста. А Тамара, наоборот, очень крепкая, крупная. И с командирскими повадками.

Когда мы приехали в Карагайский детдом, нам там все не понравилось. Было как-то все неустроенно, никакого порядка, никакой дисциплины. И кормили ужасно плохо. В основном лишь одной болтушкой из черной муки, что заваривалась в таком огромном котле. Нигматуллин Ахат-абый, что был первым директором, наслушался от нас, почти взрослых девиц, очень много тогда претензий. И сказал: «Беру вас в помощницы».Так что в первое свое лето в Карагайском детдоме мы по сути работали уже в качестве воспитателей, отвечали за детвору.

А потом наладилось и с кадрами, и с бытом, и с питанием.

Весной 1948 года мы с Тамарой попрощались с детским домом и поехали по оргнабору в г. Ковров Московской области. На текстильную фабрику.Поучились у мастеров и стали текстильщицами. Но работали там недолго, всего год с небольшим. Параллельно с работой посещали с Тамарой военно-спортивную секцию при ДОСААФ, учились стрелять и другим военным премудростям. И узнали, что есть возможность устроиться на работу в военную часть, куда и ушла Тамара. А я затосковала по дому и решила ехать на родину. Таким образом, вскоре оказалась в Юртах Бегишевских. Потом на лесозаготовках в Тынье.

А весной 1950 года вышла замуж за катангуйского парня Файзуллу Авазбакова. И пошла моя семейная жизнь, очень беспокойная, но счастливая. Муж работал лесником Дубровинского лесничества. Я – при нем же – рабочей.

Подняли мы с ним девять своих детей да десятого племянника.

Теперь у меня уже 20 внуков и 13 правнуков. Мужа давно схоронила. Сама живу в зимнее время у дочери Гульнисы в городе Горноправдинске, а на лето возвращаюсь в Катангуй.

Через дочь Васиму узнала, что в районке много идет рассказов о войне, о детях войны, о детдомовских ребятишках. И вот тоже надумала рассказать о себе. Еще у меня задумка – отыскать мою детдомовскую подругу Тамару Казакову. Как бы мы с ней поговорили!..

Айнигуль АЗАНОВА (АВАЗБАКОВА)

д. Катангуй