И молитва твоя бережет нас от бед

Время неумолимо. В нашем Бегишевском поселении уже не осталось в живых ни одного фронтовика. Уходят и те, кого мы называем тружениками тыла. Остались единицы. Одна из этих немногих – моя мама Фекла Ивановна Терентьева, носившая в детстве фамилию, одинаковую с названием своей деревни, – Яркова.

Нынче в октябре маме исполнится 87 лет. На этом долгом веку пережила она немало и радостей, и горестей.

В 1931 году, в самый разгар коллективизации, заболела и умерла ее мать, Анна Ильинична. И отец, оставшийся с четверкой малолетних детей, привел в дом новую хозяйку.

О мачехах редко услышишь доброе слово. Но эта женщина заслуживает самой светлой и доброй памяти. Судьба распорядилась так, что их общие с моим дедом Иваном Игнатьевичем дети почему-то не выживали. Но никогда боль свою и досаду Анна Кузьминична не вымещала на падчерицах. И ни разу не обделила их в куске хлеба, хотя всякие годы были, большей частью голодные.

А какой заботливой бабушкой стала она для меня, не родной по крови ей внучки, но любимой всем сердцем. В родительский дом мама привезла меня с Севера в восьмимесячном возрасте, и я выросла в этом доме.

Но я невольно забежала в своем рассказе далеко вперед. Вернемся к маминому детству.

Биография моей мамы сходна с биографией большинства ее ровесниц, кому выпало родиться и расти в очень неспокойное для страны время, когда шло непримиримое гражданское противостояние двух слоев общества – богатых и бедных, белых и красных.

Учиться ей много не пришлось. Походила четыре зимы в свою Ярковскую начальную школу, на этом вся наука и кончилась. Очень рано впряглась в работу. Ведь родители с утра до ночи на поле, на лугу, на току, а управа домашняя – вся на них, ребятишках. Натаскать воды на полив, прополоть овощные грядки или заданный клин картошки, встретить из табуна скотину… Да мало ли всяких дел в деревенском хозяйстве.

Подросла и сама пошла по колхозным работам. В четырнадцать лет уже наравне со взрослыми отмахивала литовкой по 30 соток прокоса, рвала лен, вязала за конной жаткой «горсти», по 700 – 800 снопов, а бывало, что и до тысячи. Это даже трудно представить: все - рекордные цифры.

Ярковский колхоз «Победа» был довольно крепким хозяйством. Председатель его Марк Михайлович Ярков был мужик обстоятельный, вел дела очень мудро. Сказывалось, конечно, и то, что в деревне довольно крепким было родственное сообщество. Как же ты не поможешь родне, подведешь кого-то в работе? Это было делом чести.

В 40-м году выдался отменный урожай хлеба. На сто с лишним процентов выполнили план его сдачи государству. А на трудодни получили столько зерна, что засыпали все сусеки. Этот запас помог пережить потом не только суровую зиму 41-го года, но и зиму 42-го, ту, в которую шли при страшнейшей бескормице и скотина, и сами люди.

Помнится маме, как весной 41-го, когда вышел из берегов Иртыш, затопив все вокруг, спасали Карелинское заготзерно.

От колхоза «Победа» их поехало где-то до десятка девчат, были также и парни. Это было как оборона перед штурмом стихии. Перепутались дни и ночи. Спали только часа по три, попеременно. Остальное время работали, возводили огромный вал в самом низком месте, где прорва. И сумели ведь, отстояли зерновой запас – семена, что пошли потом в дело.

А вода та стояла долго. Вслед за этим невиданным, разрушительным половодьем, затопившем луга и пашни, пришла другая беда, еще более страшная, – война. От Ярковой, расположенной близ Иртыша и еще двух маленьких речек, путь в райцентр и в Тобольск был только один – на лодках. Вот на них и отправляли на пристань Карелино новобранцев, когда объявили первый призыв. И какой же вой поднимался в моменты прощания, когда матери, жены, дети провожали своих кормильцев. По воде это разносилось далеко по округе, жутко было слышать тот плач.

Нам еще посчастливилось, говорит моя мама, ведь от нашей семьи никого на фронт не забрали. Дед все годы войны возглавлял рыболовецкую бригаду. Ловили рыбу на Иртыше, на дальних озерах и сдавали на пристань Карелино, где действовал рыбозавод.

В январе 42-го по разнарядке сверху, которая доводилась всем сельсоветам, маму отправили в тобольскую школу ФЗО (фабрично-заводского обучения). В группу мотористов маломерных речных судов. А через шесть месяцев, с началом навигации, молодые специалисты уже держали курс на север, к месту назначения работы, в п. Самарово, что входил в черту Ханты-Мансийска.

Там весь летний сезон и зиму работали они на моторно-рыболовецкой станции, в цехе. Ремонтировали моторы. Рассказывает, что по первости как-то было все неустроенно. И с питанием худо. Так девчонки тихонечко пробирались в конюшню (при станции держали лошадей для хозработ), крали по горстке овса, да и щелкали потом вечер, предварительно пожарив его на печке-буржуйке. Бригадир по имени Пана, что была постарше их возрастом, забирала хлебный паек, 500 граммов на сутки, и делила его на части, чтоб девчонки враз не съедали. Таким образом и питались.

На вторую путину, летом 43-го, маму перевели уже непосредственно на судно. И с едой здесь стало значительно лучше. Рыбу видели не только в неводе, но и у себя в котелке. Увозили улов на плашкоут – «утюг», как его называли. А ловили добрую рыбу – осетра, муксуна. Ну а «сорная» мелочь доставалась и рыбакам, так что был неплохой приварок.

Война окончилась, но все так же работали по законам военного времени. Невозможно было уволиться. Только в 46-м мама сумела наконец вырваться с Севера. В отпуск, как считалось официально. Но сама-то она решила, что туда уже не вернется.

Год же 46-й был голодным и трудным. И в колхозе люди работали за пустой трудодень. Мама рада была, что она уже не колхозница, что ее не принудят больше «запрягаться» в эти гужи.

Старшая, Тася, к тому времени жила на Ямале, в поселке Пуйко, куда уехала по вербовке. А мама подалась в Омск, где и устроилась на работу на элеватор. И до 48 года прожила довольно неплохо, в том плане, что не голодала. Но с жильем были сложности. И в 48-м, основательно намотавшись по чужим углам, отправилась к родной сестре в Пуйко.

Следующие три года прожила там. Работала на пекарне. И там же, в Пуйко, случился у нее роман с молодым пареньком, который готовился идти в армию.

То, что будет ребенок, он воспринял еще совершенно по-холостяцки. А когда на свет появилась я, то северные дедушка с бабушкой предложили отдать им внучку. А сама, мол, невестка, пусть устраивает судьбу. Но мама на такое не согласилась и ребенка не отдала. Собралась и поехала до родного дома, в Яркову. И вот здесь, как я уже говорила, меня приняли всей душой, и я стала общей любимицей.

В Ярковой мама работала на сливкоотделении в течение двенадцати лет. И работа эта была также не из легких. Молоко дважды в сутки возили на переработку из четырех деревень – Бегишевского, Кобякской, Второвагайского и самой Ярковой. Сдавали его и колхозы, и частники. С раннего утра и до 2-х, а то и до 3-х часов ночи мама «пласталась» с этой продукцией. Молоковозчики привозили молоко, помогали поставить фляги в котел на подогрев и уезжали. Котел находился ниже пола на метр. Вот она и поднимала их, эти фляги, наверх одна. И крутилась у сепаратора. Таскала фляги в ледник, чтобы сливки не скисли. Были случаи, их возвращали с маслозавода. И тогда всем нашим семейством мы вручную сбивали масло и сдавали потом на этот же маслозавод.

В 1963 году в поселке Инжура образовался лесоучасток. Многие потянулись туда за хорошими заработками и за квартирами. Да и снабжение в леспромхозах было совсем не чета сельповскому. Мамины младшие сестры, тетя Даша и тетя Клава, которые со своими семьями переехали в Инжуру, уговорили вскоре и маму поменять свое место жительства. Так что какое-то время она пожила в Инжуре и поработала в лесу сучкорубом.

В 68-м произошли в ее жизни кардинальные изменения, она вышла замуж за Терентьева Федора Петровича, и тот перетянул ее в Тобольск. В городе мама вплоть до самого выхода на пенсию проработала нянечкой в доме ребенка.

А в 80-е уже я позвала их в Бегишево, где им тоже нашлась работа. Он был классный печник, она у него помощницей. Совхоз тогда много строил, в каждом доме возводили печи, мастеровые руки ценились.

В 85-м отчим умер. Мама опять осталась одна, но не в одиночестве. Ведь мы были рядом, внуки от нее не выходили. Было для кого сажать в огороде, стряпать, готовить. Все это делать она мастерица. И скотину держала.

С 2002 года живет мама со мной. Пережили мы с ней и большую потерю: схоронила я сына. Нет уже на свете и мужа. Но жизнь продолжается. Растут четверо внуков, мамины правнуки, и они скучать не дают.

Несмотря на преклонный возраст, мама все еще «хорохорится». По больницам ходить не любит, хотя все ее косточки, испростуженные на Севере и на льду «молоканки», не дают ей порою спать.

Как и прежде, она все стремится чем-то помочь. А дел у нас очень много.

Выкупив вторую половину совхозного дома, провели мы большой ремонт. В первый год сделали новую веранду, вместо сгнившей. На второй обшили весь дом. На третий сменили кровлю.

Большая радость, что в доме газовое отопление – красота теперь и тепло, никакого сора от дров. Только баню топим дровами. Скот теперь мы не держим, передали все молодым. Но, конечно же, помогаем. Зять у нас «вахтовик», месяцами на Севере, дочке сложно одной с хозяйством.

С удовольствием работаем в саду-огороде, где у нас всего вдоволь, и всякие овощи, и ягодники. Наготовили нынче в зиму, как обычно, полный подпол всяких «закруток». Теперь только одна забота – рассчитаться с долгами. Я брала две ссуды в сбербанке общей суммой в 130 тысяч, отдавать же надо 160.

А Фекла Ивановна наша, хотя и имеет 46 лет трудового стажа, медаль «За трудовое отличие» и звание «Ветеран труда», но вот материальная помощь, которую нынче получают ветераны трудового фронта от государства, ей почему-то не положена. И когда она мне порой задает такие вопросы, я не знаю, что ей ответить.

Нина СЛЕПЦОВА

с. Бегишево

На снимках: мама в молодо